Твоя капля крови

Корда по-свойски занял кресло у окна, заложил ногу на ногу. Он был почти непристойно доволен – как всякий раз, возвращаясь из города. Стефана, сказать по чести, удивляло, что друг возвращается. Тот потянулся, взял яблоко с блюда. Казалось, до Стацинского ему и дела мало. Но от Стефана не укрылось, как внимательно тот разглядывает украшения анджеевца.

Ладислас передавал эликсир – и еще одну картину.

Мой дорогой друг, – писал чеговинец, – к превеликому моему сожалению, мы оба были вынуждены покинуть столь гостеприимную к нам столицу, и оба – не по своей воле. Меня терзает грусть оттого, что увижу я вас не скоро. Однако еще больше меня терзала бы совесть, если бы я оставил вас без нашего знаменитого эликсира, к которому вы так пристрастились. Примите эти флаконы от меня как память о нашей дружбе и как залог нашей возможной встречи…

В посылке было два бутылька со знакомой светло-зеленой жидкостью.

Картина изображала убийство главы Высокого дома. Таких рисовали множество еще со времен святого Чезаре – хоть вряд ли тот Дон был святее остальных. На фоне светлого, романтичного пейзажа – горы, белоснежные дворцы и виноградники в ностальгической дымке – яркими злыми красками выписано убийство. Люди набросились на тирана, прежде заколов его охранников, пронзили сердце дагой. Но волосы у поверженного правителя были слишком светлыми; в них запутался золотой с алым обруч, который издавна носили цесари Остланда. И с лица, искаженного классической мукой, смотрели в небо знакомые голубые глаза. Стефан отодвинул от себя картину.

– Уберите.

Из головы потом долго не выходила беспомощная поза убитого, рука, скребущая по камням мостовой, – и застывший взгляд. Чтоб отвлечься от картины, он спросил:

– Вы передали мое послание Вуйновичу?

– Через одного знакомого студента. Я не рискую сейчас ехать к нему. Тогда, в Цесареграде, я угодил в списки на арест… Так что за мою голову назначена цена. – Губы Стацинского тронула горделивая усмешка. – Мое появление у генерала может его только скомпрометировать.

– У вас на удивление крепкая голова, пан Стацинский, неудивительно, что ее так ценят…

– Отчего же вы угодили в цесарскую немилость? – поинтересовался Корда.

– Пан Стацинский сцепился со стражей в Цесареграде в ту ночь, когда патриотичным гражданам пришла охота бить белогорцев. А после Клетт посчитал его заговорщиком.

Корда картинно пожал плечами.

– Так стоит ли удивляться, что вы двое спелись. Трудно было переходить границу, пан Стацинский?

– Очень, – признался тот. – Документы у меня были в порядке, спасибо господину Назари. Они поверили, что я торговец. Но обыскивали так, как будто я вез по меньшей мере сундук с бомбами. Говорят, со дня на день границу закроют вовсе. Приказ… нового советника по иностранным делам. Поэтому я не привез вам больше писем…

– И что же в них было? В тех письмах, которых вы не привезли?

– Граф Назари просит вас вспомнить о той, другой картине, которую он передал вам прямо перед отъездом. И о ящике с игрушками.

– Игрушками моего брата?

Стацинский кивнул.

– Они слишком ценные, чтоб везти их через границу.

– И что же Ладислас предлагает? Контрабанду?

– Их можно привезти по морю, у Девичьей бухты много рыбаков, за всеми лодками не уследишь. Но нужно, чтоб кто-нибудь их встретил. На новую луну.

На новую луну. Как же мало у них остается времени…

– Что же вы теперь – обратно? – спросил Корда.

Стацинский покачал головой.

– Обратно незачем. Да я и не смогу. Белогорцев больше не пускают в Чеговину, слишком многие убежали туда воевать.

Стацинский говорил без большой охоты, почти цедил слова сквозь зубы и кидал на Стефана обеспокоенные взгляды. Корда спокойно ел яблоко с видом человека, который вернулся издалека и больше никуда не собирается.

Наконец мальчишка не выдержал:

– Я бы хотел поговорить с вами, князь. Наедине.

– Так за чем же дело стало. Пойдемте прогуляемся.

Корда поднялся было следом, но Стефан взглядом удержал его – не надо.

Вечер стелился на землю мягкими складками. Тепло, ни ветерка. Белта надеялся, что Стацинский не станет размахивать саблей на глазах у домочадцев. Он повел мальчишку к реке, к своему камню – и, только спустившись, вспомнил, что здесь же в первый раз беседовал с Войцеховским.

– Хотели говорить, так извольте, – бросил он анджеевцу. – Вам достаточно уединения?

Тот спросил:

– Почему?

Вот так вопрос. А ведь Войцеховский был прав, кровь у Стацинского должна быть пресладкой. Стефану даже за несколько шагов было слышно, как бьется у мальчишки сердце.

«Зря ты пришел, когда я голоден».