Твоя капля крови

– Я тебе помогу. – Стефан осторожно подсадил его в седло, стараясь не потревожить рану. – Они видели меня, – сказал он уже чуть с меньшей досадой, – но вряд ли могли узнать в лицо.

«Даже ты не узнал», – осталось непроизнесенным.

– Мы поедем за остальными?

– Поедем, – твердо сказал Стефан. – Я хочу, чтобы пан Ольховский посмотрел твою рану.

Вдобавок он хотел понять, насколько правдивым оказался сон.

Отправились по земле и, когда нагнали своих, уже забрезжило утро. Экспедиция остановилась на привал у самого тракта, расставив на всякий случай часовых – те едва не застрелили собственного князя.

– Как же вы нас нагнали? – изумлялся пан Райнис.

– Мы выехали почти сразу за вами, – соврал Корда. От начинающейся лихорадки он стал словоохотливым. – Его светлости, видите ли, приснилось.

– Что приснилось, панич? – спросил пан Ольховский, усаживая Стана около костра.

– Гарды на дороге.

– Сон, смею заметить, оказался в руку, – сказал Корда и фыркнул.

– Шутник. – У Стефана немного отлегло от сердца. – Вы поглядите на этого остроумца.

– А мы вас слышали, верно? – сообразил пан Райнис. – Слышали выстрелы из леса, подумали – разбойники…

– Да уж, из нашего князя вышел отличнейший Янко Мститель…

Тут пан Ольховский присел рядом с ним и стал заговаривать рану. Стан замолк и через несколько минут начал клевать носом.

– Зря мы, конечно, поехали среди ночи. Но мы долго просидели в порту – хотя не порт это, а одно название. Больше волокиты, чем страха, честно вам скажу… Ну и решили срезать через лес, чтоб к утру быть в Чарнопсах…

– А я вам говорил, что не доедем мы к утру до Чарнопсов, – укорил Вилк, вытаскивая из углей испекшуюся рыбу. Он осторожно разворошил лопухи и, нацепив рыбу на ветку, подал угощение Стефану. – Не побрезгуй, твоя светлость. Треска самая что ни на есть.

Пришлось отговориться, что драка отбила ему аппетит.

Самборский и его спутники сидели у костра в общем пиршестве участия не приняли, только передавали друг другу серебряный кубок с горячительным.

Последний раз они виделись с Самборским, когда цесарь, все еще навеселе от внезапной матушкиной смерти, повелел выпустить из крепости и вернуть на родину нескольких офицеров Яворского. Стефан помнил, как ждал у крепости на соленом ветру, кутаясь в шубу, – и как наконец ворота крепости открылись и их вывели: в порванной барве – той, видно, что носили они на поле боя, серолицых, будто покрытых пылью. Молодой Самборский еле держался на ногах, то и дело сгибаясь от сильных приступов кашля. Стефан не мог – не имел права – смотреть на них сверху вниз, он тут же соскочил с коня. Они искренне благодарили Стефана за освобождение, но говорили с ним как с великодушно настроенным цесарским вельможей. Он чувствовал, что так же искренне они пытаются смирить злобу, вызванную отчаянием и мыслью о разнице в их положении. Стефан уже притерпелся к Остланду, обвыкся в дворцовой роскоши и черпал утешение в дружбе с Лотарем. И в тот момент он осознал, что каждый день, проведенный – сперва в невольной праздности, за флорийским романом или письмом к отцу, после – в лихорадочной деятельности, затеянной Лотарем игре в «новый двор»; каждый вечер, проведенный с другом или за «Рошиором» у Ладисласа, для этих людей был зарубкой на стене выстывшей камеры, еще одной уступкой безнадежности. И ничто не в силах было стереть это различие между ними: ни подведенные прямо к крепости кони, ни дорожные паспорта, что сам он выправил. Когда Стефан пригласил бывших пленников к себе в дом – хотя бы на несколько дней, пока здоровье молодого князя не поправится, – они отказались. Не остландским, мол, климатом лечить чахотку.

Вряд ли это прибавило Самборскому любви к Белта. Стефан не помнил уже, отчего двум семьям вздумалось рассориться. Самборские были, как и Белта, с первой скамьи Совета, на гербе у них с высокой скалы смотрел белый сокол. Уже несколько сотен лет хроникеры тщетно пытались установить, чей род древнее. По рассказам, вражда их шла с того дня, когда князь Филипп Белта женился на Агнешке из Лешневских, с детства обрученной с наследником Самборских. С тех пор у обеих семей накопился в адрес друг друга изрядный список обвинений. И хотя сегодня отравления и убийства на пиру остались в прошлом, сблизиться у двух родов не получалось. Старый Самборский, пока не сошел в могилу, неустанно обвинял и Стефана, и его отца в предательстве, в том, что не постеснялись вымаливать у цесарины прощения. В том, наконец, что Стефан безбедно жил у цесаря под боком, тогда как молодой Самборский страдал в крепости. Старик многих настроил против Белта – сложное ли это дело в княжестве, где почти каждая семья после восстания недосчиталась мужа, сына или дочери. Будь тогда выборы, многие, без сомнения, отдали бы голос за Самборских. Но старый князь умер, оставив после себя одни долги. Молодой же не спешил возвращаться из Чезарии, куда уехал поправлять здоровье. Должно быть, там он и сошелся с Мареком…

Стефан не сомневался, что злые языки назовут Самборского оппортунистом. Но это скажут те, кто не видел беднягу на выходе из крепости.