Твоя капля крови

Лагош стал первой ласточкой, Стефан не знал, к добру это или к худу. После него стали съезжаться и остальные. Хорошо, что зеркала в доме успели поменять.

Однако то, что он видел в зеркале, Стефану не нравилось. Отражение не пугало, как тогда, в озере. Однако румянец, появившийся на щеках после недавнего «ужина», выглядел на бледном лице неестественно, а глаза горели будто в лихорадке. Бледность можно списать на скорбь, и все же… Стефан все больше удивлялся: как люди не видят?

Но он и сам не мог избавиться от привычки думать о себе как о живом. Он по-прежнему чувствовал, думал, надеялся – но иногда замирал, вдруг услышав, что у него не бьется сердце, или в недоумении отставлял бокал, потому что вино больше не имело вкуса.

Лагош много времени проводил в обществе Стацинского. Он удивился, в первый раз увидев анджеевца у Стефана в гостиной.

– Фелек! А ты-то что здесь делаешь, темная душа? Я уж думал, пропал ты в Остланде, как уехал – и ничего.

«Фелек» рассказал о своих остландских похождениях и о том, как добры были его светлость, предоставив ему убежище.

Стефан мог только надеяться, что во время их частых бесед анджеевец не проболтается. А скорее – что Лагош любит Планину сильнее, чем ненавидит вампиров.

Вуйнович все еще сидел под стражей у себя в усадьбе, но Стефан регулярно получал донесения от хожисты Ханаса. У того получалось приходить и возвращаться незамеченным. C его людьми предстояло тоже поделиться «рыбой».

Дудек по просьбе Стефана теперь будил его к завтраку – всякий раз как будто поднимая из могилы. На счастье Стефана, выпало несколько пасмурных дней кряду – с хлещущим дождем и ветром, какие бывают в конце лета. Свет все еще резал глаза и обжигал, но это можно было терпеть. У Стефана получалось спуститься со всеми к столу, правда, бледнее его был только Корда. Тот навертел вокруг своей раны совершенно неправдоподобных деталей, так что все утомились, так и не выяснив правды.

Стефан высиживал завтрак, а потом сбегал – в прохладный, закрытый наглухо, как склеп, отцовский кабинет. Гости оставались на попечении Юлии, и после заката, когда Стефан просыпался, полный сил, он пытался отправить ее спать. Но она, кажется, унаследовала вместе с домом и семейное упрямство.

В доме, где недавно похоронили хозяина, список развлечений довольно мал: гости гуляли по парку, играли в карты, слушали, как Юлия играет на клавесине, – и ждали. Ожидание нависало над ними, как тяжелые облака, которые никак не разродятся дождем.

Наконец неделю спустя из леса прискакал мальчишка – тот самый, что принес весть об убийстве Грехуты, – и сообщил, что «рыба приехала».

«Рыбу» отвезли в ставку Вилка, запрятанную в глубоком лесу. Приходилось то пробираться через жесткий, густой кустарник, то с трудом прокладывать себе дорогу, раздвигая низкие, тяжелые ветви деревьев. Мальчишка со всем этим справлялся без труда, будто отродясь жил в лесу.

– Не боишься тут ночью? – спросил его Стефан. Он надеялся, что мать парнишки никогда не узнает, с кем он скакал по чаще. Впрочем, скорее всего, он сирота…

– А чего бояться, – солидно сказал тот, – я ж не один, а с князем! А что волколак тут бегал, так гость твоей светлости его и убил…

Вилк со товарищи расположились на проплешине посреди густого леса. Очевидно, когда Вилку было приказано «тикать», он выбрал известное место, старый дом лесника, из которого последний давно переселился туда, где лес был реже и светлее. Полуразвалившаяся хата могла дать убежище десятку человек, но не целому багаду. Оттого на поляне творился хаос. Люди спали вповалку у костров, лошади паслись тут же, стреноженные, чтоб не заплутали в чаще. Они то и дело подходили к огню, приближали морды к теплу, их беззлобно отталкивали. Самые взыскательные ушли глубже в лес и растянули плащи меж ветвей деревьев. Впрочем, несмотря на поздний час, спали немногие. Собравшись вокруг подвод, повстанцы были заняты совсем не повстанческим делом. Они потрошили рыбу, вытягивая из необычно крупной трески пистоли и амуницию. Рыба со склизким звуком падала в поставленное рядом ведро. Оружие вынималось из промасленной бумаги, тщательно вытиралось и выкладывалось на приготовленные тряпицы.

– Вот так улов, – заметил Стефан, спешившись и подойдя к повозке.

– Ничего себе улов, панич, – флегматично ответствовал пан Ольховский, прожевав изрядный кусок. – Эх! Хороша треска! Почему у наших берегов такого не ловится?

Подобного Стефан еще не видел: те, кто отправлял оружие, не поленились каждый пистоль спрятать в отдельной рыбине… Более того: они разобрали ружья, и части их укрыли таким же образом. Несколько огромных темных сомов оставались в подводе, их никто не трогал.

– Это я после сам, – сказал пан Ольховский, – вот как ужинать закончу… Долгая выдалась поездка…

– Порошок не промок ли? – Стефан склонился над промасленными пакетами, брезгуя все же их касаться. Пришло на ум древнее суеверие – о том, что использующий порошок проклят так же, как проклят раненный им, обреченный провести остаток жизни в черной меланхолии.