Твоя капля крови

Кто-нибудь из домашних непременно составлял таким гостям компанию – Юлия, пан Ольховский, а когда и сам Стефан, – а в нужный момент их уводили то на охоту, то полюбоваться садом. Остальные же собирались по вечерам в малой гостиной и говорили, по словам Юлии, «о погоде и о революции». Беседы, начинавшиеся как пустой разговор, перетекали в серьезное обсуждение прежде, чем кто-либо успевал заметить. Cтефан присутствовал на каждой такой беседе, благо – велись они поздно. Сидел в отцовском кресле, которое велел слугам перенести в гостиную, и прислушивался к каждому из говорящих.

– Вы так беспечно позволяете им болтать о восстании… Вам что же, хочется, чтоб все были в курсе? – спросила Юлия поздно вечером, когда почти все уже разошлись. С недавнего времени она стала заплетать волосы в косу и оборачивать ее вокруг головы – так обычно причесывались матери вдовьих рот.

– Княгиня права, Стефко. Не обижайся на мои слова, но я уверен, что треть собравшихся здесь не для того, чтоб почтить память твоего отца. И не для того, чтобы участвовать в нашей авантюре.

– Именно, – кивнул Белта. – И поэтому я хочу, чтоб они узнали о восстании только то, о чем можно болтать в гостиной. А после мы немного подождем… чтоб увидеть, кто из них поторопится отправить доклад цесарским службам. Вы же не думаете, будто в Остланде не догадываются, что мы собрались бунтовать? Они знали об этом уже тогда, когда я старался убедить цесаря в лояльности Бялой Гуры…

Надо же, оказывается, и ему трудно называть бывшего друга по имени.

– Они просто немного по-другому представляют себе наше восстание…

– Как же? – спросила Вдова.

– Так же, как и я его видел, когда в прошлый раз приезжал домой. Акт отчаяния, самоубийственный порыв, что-то из виршей Бойко.

– Одним словом, то, во что бы это вылилось, не будь тебя с нами, – уточнил Корда.

– Разве дело только во мне? Они знают о легионах Марека, но вряд ли представляют себе, сколько там бойцов… да и куда флориец их направит. Им неизвестно, что Марек в Чеговине.

А еще в Остланде вряд ли могут вообразить, до какой степени народ готов сражаться. Для остландцев возможный белогорский бунт – выдумка студентов и поэтов, которые от столичного безделья жаждут приключений. Вот только они не видели крестьян Грехуты; не видели, с какой торжественностью люди принимали из рук Стефана пахнущее рыбой оружие…

– Но главное, – продолжил Стефан, – это переворот в Драгокраине. Если он все же состоится, первое, что сделает цесарь, – бросит войска туда, чтобы не допустить перемены династии. И у нас освободятся руки…

Но об этом собравшиеся узнают не сегодня. И не все – узнают.

Тучи сгущались. Милицианты то и дело возвращались с новостями о подводах с оружием, направляющихся то в сторону Казинки, то к столице, не все их могли перехватить местные отряды. Гарнизон – тот самый, солдатам которого попытался преподать урок несчастный Грехута, – все расширялся, и Стефан крепко-накрепко приказал домашним в ту сторону даже не смотреть. Но солдаты успели напугать Ядзю – вернее, больше напугался один из подручных Райниса, привезший девушку домой на своем коне. Молодой человек рвался покарать остландцев за то, что «оскорбили барышню», еле остановили. Барышня же сморщила нос, заявив, что никаких оскорблений не было.

– Один из них просто словом перемолвиться хотел, у него дочка дома осталась… Зря всполошились…

Вышла Юлия, уняла суету во дворе и увела Ядзю домой.

Как-то вечером с востока принеслась сильная сухая гроза. Небо то и дело пропарывало молниями. Пан Ольховский высунулся во двор и долго стоял нахмурившись, глядя в небо. На следующий день в воздухе висела почти непрозрачная пелена, слишком сухая, чтобы быть туманом, а к ночи ее сорвало сильным ураганом. Слуги спешно запирали двери и ставни, испугавшись рева ветра, а на следующий день оказалось, что несколько деревьев в саду упало, и стволы у них обуглились.

– Магия шалит, – объяснил вешниц. Он вышел в сад в халате и зябко прятал руки под мышки. – Похоже, открывали Стену…

У Стефана по спине прошла дрожь, как если б он был живым. Открывать Стену стали бы только по одной причине – чтоб вывести из-за нее войска.

Небо окрасилось фиолетовым, бросая на мир желтые ненатуральные отблески. Настолько неестественные, что Стефан стоял в лучах света не боясь: это явно не походило на солнце. Остальные приглушенно ругались, осеняли себя знаками, кто-то даже велел оседлать коня и отправился в храм.

– Долги наши, – вздохнул Марецкий. – Ох и накопилось долгов…

– Скоро и отдадим.

По такой погоде не ладились разговоры, и гости все больше сидели в отведенных им комнатах или в столовой, где уже разожгли камин. Зато сиреневого неба не испугался Бойко. Поэт пробрался через парк к черному ходу, откуда охающая Ядзя отвела его в Марийкин флигель.

– А если бы вы попались? – раздраженно спросил Стефан.

– Посмотрите что творится. – Поэт раскашлялся. Стацинский без слов подал ему старый кубок с вином. – Никто лишний раз не поглядит наружу. Скажите, князь, это ведь война?

– Да, – сказал Стефан.