Твоя капля крови

Потерять Вуйновича сейчас значило бы проиграть войну. Воевода отказывался уходить из города, как бы Стефан его ни просил, утверждая: хожистам своих, выпестованных багадов он доверяет как самому себе. Но Белта представлял себе, на что похожа белогорская вольница без присмотра, и уже опасался, как бы задуманная им кампания не превратилась в обычный лесной разбой…

Вуйнович опустил волшебное стекло.

– Твой друг цесарь тебя ценит… Точнее, твою голову.

Воевода сухо, дребезжаще рассмеялся.

– Их мало, – сказал Стефан, – Это, возможно, гарнизоны Чарнопсов и Вилкова… да и все.

Посреди дня он кутался в темный плащ, лицо закрывала шляпа с самыми широкими полями, которые он только смог найти, – но всякий раз он возвращался с ожогами, и не все заживали за ночь. Пан Ольховский по несколько раз на дню укреплял свое заклятие, и только благодаря ему Стефан до сих пор не сгорел как спичка.

– Матерь с тобой, князь. Не многого ли ты просишь? На твою роту, один мой отряд и студентов этих десяти тысяч хватит с лихвой. Я понимаю, что ты хочешь освободить дорогу брату. Но Марек возвращается со своими легионами. Они и вооружены, и обучены куда лучше, чем наша полевая братия.

«Полевая братия тоже на что-то да годится, – подумал Стефан, вспомнив ночную вылазку с «Охотой». – Как там говорил Корда? “Возможно, они станут бояться князя – но с князем им бояться будет нечего…” А сам-то себя не боишься, князь?»

Стефан и на следующую ночь возглавил «Охоту». И все было бы хорошо, если бы посреди самой драки едва не свалился. Его вдруг повело, тело ослабло, как после горячки. Он схватился за плечо оказавшегося рядом бойца.

– Что? Ранили?

Кажется, и вправду – колени подогнулись, он попытался удержаться на ногах, но едва не ткнулся носом в землю – кто-то подхватил.

– Твоя светлость! Да что же это…

Глаза заволокло, никого не видно, издалека доносятся невнятные голоса. Потом и голосов не стало.

Он снова оказался в цесарском дворце, из раскрытых окон знакомо пахнуло тяжелой, соленой водой, и надавила тоска: он ведь уже решил, что выбрался, что дома… Дворец меж тем был необычно пуст, как будто все уже перебрались в Летний – а его Лотарь не захотел брать с собой…

Верно – они же поссорились.

С нарастающим беспокойством Стефан из одной пустой галереи переходил в другую, пока не оказался в тронном зале. Высокие двери открыты, но и здесь – пустота.

– Ваше величество!

Стая летучих мышей, вспугнутая его голосом, слетела из-под потолка, обогнула пустующий трон – и только тогда Стефан увидел, что обитые тканью спинка и сиденье красны от крови.

– Вот и трон я вам приготовил, племянник, – брюзгливо сказал из-за спины Войцеховский. – Что же мне, и охотиться за вас прикажете?

Стефан пошел вперед, завороженный видом алых ручейков, стекающих по спинке и подлокотникам, сбегающихся в лужу внизу.

– Не пейте мертвое, – окликнул «дядя», – я говорил вам, это вредно для желудка.

Но Стефан уже не мог остановиться, он подставлял ладони под струйки, набирая кровь, пил и все не мог напиться.

Он обвел сухим языком потрескавшиеся губы. Что такое. Ведь только что пил…

В глазах все еще плясали алые отпечатки.

Рассвет. Ну конечно же. Он не заметил, как солнце поднялось…

– Князь, наконец-то! – послышался голос Стацинского. – Все так тревожились о вас.

Он лежал на диване у себя в кабинете, в палаце. Повстанцы настаивали, что его место – в замке, но там было слишком много зеркал. У себя же дома Стефан велел домоуправителю все поснимать – мол, начнется бой, и побьются.

Стефан снова попытался облизнуть сухие губы. Нет, просить напиться у Стацинского он не станет.

– Сколько… я проспал?

– Еще день, – сказал Стацинский. – И мы, кажется, проигрываем.

Остландцы навалились разом: хорошо вооруженные, многочисленные отряды против армии, вооруженной с чужого плеча и успевшей поистратить порошок. Ало-черные наступали упорно, явно рассчитывая пробить внешнюю линию обороны и вступить в город, а там уж можно будет разместиться с удобством и бить по средоточию повстанцев, пока не сдадутся – или пока живых не останется.

Было не до роскоши – обирали убитых. Хожиста Завальничий придумал нанимать за медяк саравских мальчишек, чтоб те собирали патроны. Так и так ведь копошатся в грязи, а тут хоть будут с пользой. Один ребенок лет восьми, быстроглазый, с проворными руками, повадился все трофеи приносить прямо «дяденьке хожисте». Дяденька ему улыбался, сажал на колени и кормил горячим обедом, что подвозили от Гамулецкой. А через день держал дитя на руках, пытаясь зажать рану; мордочка скуксилась, и ребенок тихо хныкал, пока не затих. Когда добрые сестры его обмывали, то на груди нашли мешочек со сложенными медяками. Хожиста сам донес ребенка до парка, где теперь хоронили, а после разогнал всю «детскую службу», сунув каждому по монете и велев не крутиться возле баррикад.

Стефан этот гром слышал будто издалека. В ушах шумело. Он упал на диван в кабинете с зашторенными окнами. Глаза сами собой закрылись, и наступила тьма.

Во тьме было блаженно.