О защитниках аванпостов на Пивной и на Окраинной скажут, что они дрались как львы, в этом хроникер не сомневался. Хотя львы – остландский символ, лучше написать: «как соколы», пытаясь заклевать превосходящего числом врага. Но аванпосты пали; решение хожисты Горыля отступать к банку в начале Пивной – пока не поздно – было неизбежным.
Хроникер не знал, стоял ли кто-нибудь на Окраинной, но из их багада осталось четверо. Сам он потерял чернильницу, а стопка листков с описанием битвы, которую он держал под мышкой, пропиталась кровью. Остаток багада поднялся на второй этаж – стекла тут были все побиты, кажется, хотели грабить, но княжеская милиция не дала. Тяжело дыша, хроникер устроился на подоконнике, неловко зажимая бок локтем. Незадача с этими листками, все придется переписывать.
Под окном неумолимо продвигалось цесарское войско. У хроникера еще оставалось несколько зарядов в фучиле, и он, тряся головой, чтоб стряхнуть со лба липкий пот, принялся целиться.
А потом увидел то, отчего выронил бы фучиль и схватился бы за чернильницу, если б не потерял ее раньше. Прямо на остландцев вылетела из переулка «Дикая Охота». Вклинилась, врезалась, пошла косить. Хроникер никогда прежде не видел «Охоты» днем – никто не видел, – и, наверное, при свете солнца бойцы с размалеванными сажей лицами больше напоминали бы скоморохов, если б так не дрались. Раскрыв рот, забыв о ране, он глядел на предводителя «Охоты».
«С каждым ударом его сабли валился наземь враг, а удары сыпались без остановки, ввергая в ужас вражескую армию», – шевелились губы хроникера. Вражеской армии и впрямь было неуютно, не привыкли они драться на таких узких улочках. Строй смялся, остальные охотники теснили остландцев с флангов.
О предводителе «Охоты» все знали, что это сам князь, хоть никто не говорил. Проломившись, как через бурелом, сквозь черно-красное войско, предводитель оказался перед сержантом. Взмахнул саблей – сейчас голову снимет, – но тут один из опомнившихся стрелков попал ему в грудь. Всадник покачнулся в седле, уронив руку с саблей, и остландский сержант тут же вонзил штык ему в грудь. Хроникер едва сам не упал с подоконника: как так, князя зарубили! Остальные «охотники», зашумев, тоже принялись стрелять. С соседней улицы к ним уже спешила помощь.
Чем кончился бой, хроникер не узнал, сомлел и сполз на пол.
Когда сознание вернулось, Стефан безошибочно ощутил за окном поздние сумерки.
– Буди его, Фелек. Люди беспокоятся, думают, что князь убит, – слышался брюзгливый голос Вуйновича. – Да и что с ним такое, можешь ты мне объяснить?
– Князю стало нехорошо вчера, во время вылазки. – Стацинский умудрился не соврать. – Его светлость не пожелали ехать в шпиталь…
– Шпиталь! – раздосадованно воскликнул Вуйнович. – Да у нас сплошной шпиталь вместо революции! У поэта чахотка, Марецкий еле на ногах держится, так теперь еще и князь…
– Я здоров, воевода, – сказал Стефан, выходя из кабинета в приемную. – А самому бы вам поберечься.
– С вами, пожалуй, побережешься… Матерь предобрая! Где же тебя так обожгло, мальчик?
Стефан, ничего толком не понимая, коснулся щеки и зашипел.
– Факелом, – он быстро придумал оправдание, – кто-то из остландцев решил, что духов Охоты лучше всего поджечь…
Вуйнович зацокал языком. С неприятным чувством Стефан взглянул на часы. Выходит, он пролежал в спячке весь день – а рядом шел бой…
Судя по отдаленному шуму, бои еще продолжались.
– Что в городе?
– Восточные аванпосты потеряли. – Вуйнович не дал Стацинскому доложить. – Первая линия пока держится. На Пивной их отбросил твоей светлости отряд. Но капитан Новак убит, а люди решили, что это ты…
– Что значит «убит»? Когда?
Тут уж отчитался Стацинский:
– В ваше… отсутствие был вестовой с аванпоста на Пивной, сообщил, что там нужна помощь. Капитан Новак решил собрать «Охоту»…
– «Охоту»? Среди дня? Почему без приказа?
Он осекся. Некому было приказывать.
– Отчего не разбудили?
– Не смог, – честно сказал Стацинский.
– Так почему же…
– А меня бы они слушать не стали. – Воевода вынул из кармана пузырек с каплями и отдал Стацинскому, чтоб тот накапал ему в рюмку. Дышал он тяжело. – Это не рота, а твоя милиция. На твоем месте, мальчик, я бы показался людям – раз уж ты пришел в себя. Они беспокоятся, подавай им князя.
– Будет, – сказал Стефан. – Будет им князь.