Тысяча и одна ночь. В 12 томах

И она разразилась рыданиями, уже представляя себе детей наших без крова, на улице. И я принялся обдумывать наше положение и был в величайшем затруднении. И я думал беспрестанно: «О Гассан Абдаллах, не пренебрегай случаем, который посылает тебе Аллах. Деньгами, которые предлагает тебе бедуин за продажу себя, ты обеспечишь хлеб семье своей».

Потом я подумал: «Это так, конечно, но для чего хочет он купить тебя? И что хочет он сделать с тобою? Если бы еще ты был юным, безбородым мальчиком! Но борода твоя точно шлейф Хаджар! И ты не соблазнишь даже туземца Верхнего Египта! Верно, он хочет умертвить тебя в несколько приемов, раз он платит тебе согласно второму условию».

Тем не менее, когда бедуин к вечеру возвратился домой, то я уже знал, как действовать, и решение мое было твердо; и я встретил его с улыбающимся лицом и после приветствий сказал ему:

— Я принадлежу тебе!

Тогда он снял пояс свой, вынул из него полторы тысячи золотых динаров и отсчитал их мне, говоря:

— Молись именем пророка, йа Гассан Абдаллах!

Я ответил:

— Молитва, мир и благословение Аллаха да будут над ним!

И он сказал мне:

— Теперь, о брат мой, когда ты уже продан, ты можешь оставить свои опасения, ибо жизнь твоя будет невредима, а свобода ничем не ограничена. Я только хотел, приобретая тебя, иметь приятного и верного товарища для долгого путешествия, которое намереваюсь предпринять. Ибо ты знаешь, что пророк (да упокоит его Аллах в милости Своей!) сказал: «Товарищ — это лучший запас для путешествия».

Тогда я, весьма обрадованный, вошел в комнату, где находились мать моя и супруга моя, и положил перед ними на циновку тысячу пятьсот динаров, полученных за продажу себя. Но они при виде этого, не желая слушать объяснений моих, стали испускать громкие вопли, вырывая волосы на головах своих и причитая, как над гробом усопшего. И они восклицали:

— О несчастье! О несчастье! Никогда не притронемся мы к плате за кровь твою! Лучше умереть с голоду вместе с детьми!

И я, видя бесполезность моих попыток успокоить их, предоставил им некоторое время изливать горе свое. Затем я принялся уговаривать их и клялся, что бедуин — человек благожелательный, с самыми лучшими намерениями, и мне удалось наконец несколько утишить вопли их. И я воспользовался этим затишьем, чтобы обнять их и детей и проститься с ними. И с удрученным сердцем оставил я их в слезах и горести. И я покинул дом свой вместе с бедуином, господином моим.

И как только пришли мы на базар скота, я купил по указанию его верблюдицу, славившуюся быстротой хода. И по приказанию господина моего я наполнил мешок необходимыми для длинного пути припасами. И когда все наши приготовления были окончены, я помог господину моему влезть на его верблюдицу, сел на свою и, призывая имя Аллаха, мы тронулись в путь. И мы ехали безостановочно и скоро достигли пустыни, где парил лишь Аллах и не видно было ни малейших следов путешественников на сыпучем песке. И господин мой бедуин руководился среди необозримой пустыни этой какими-то особыми указаниями, доступными лишь ему да его верблюдице. И мы ехали так под жгучим солнцем целых десять дней, и каждый из этих дней показался мне длиннее ночи, полной ужасных сновидений.

Но на одиннадцатый день утром мы подъехали к необъятной равнине, почва которой вся блестела и, казалось, состояла из серебряных пластинок.

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

СЕМЬСОТ ДЕВЯНОСТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Но на одиннадцатый день утром мы подъехали к необъятной равнине, почва которой вся блестела и, казалось, состояла из серебряных пластинок. И посреди этой равнины возвышалась высокая-высокая колонна из гранита. На вершине этой колонны стоял юноша из красной меди, с протянутой вперед правой рукой, из которой свешивались, с каждого из пяти пальцев, по ключу. И первый ключ был золотой, второй серебряный, третий из китайской меди, четвертый из железа, а пятый из свинца. И каждый из этих ключей был могучий талисман. И человек, овладевший одним из этих ключей, должен был испытать связанный с ним жребий. Ибо это были ключи судьбы: золотой ключ был ключ бедствий, серебряный — ключ страданий, ключ из китайской меди — ключ смерти, железный — ключ славы, и свинцовый — ключ мудрости и счастья.

Но в то время, о повелитель мой, я еще ничего не знал об этом; знал же один только господин мой. И мое неведение было причиной всех моих последующих несчастий. Но бедствия, так же как и радости, ниспосылает нам Аллах Всеправедный, и каждая тварь должна принимать их со смирением.

И вот, о царь времен, когда мы подъехали к подножию колонны, господин мой бедуин заставил верблюдицу свою опуститься на колени и сошел на землю. И я сделал то же. И тогда господин мой вынул лук какой-то необычайной формы и вставил в него стрелу. И, натянув лук, он пустил стрелу по направлению к юноше из красной меди.

Но по действительной ли его неловкости или же по сознательному расчету стрела не попала в цель. И тогда бедуин сказал мне: