Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Но я, увы, провел всю ночь и весь следующий день в мучениях. И кроме боли в челюстях и в ноге, я мучился еще от жажды и от голода. И бедуин, чтобы утешить меня, уверял, что работа насекомых продвигается. И таким образом он заставил меня потерпеть до третьего дня. И наутро этого третьего дня я почувствовал наконец, что челюсти мои разжимаются. И, призывая и благословляя имя Аллаха, я отбросил проклятый плод со спасителями-насекомыми. Освобожденный таким образом, я прежде всего озаботился обыскать мешок с припасами и пощупать мех с водой. Но я убедился, что господин мой истощил все запасы в течение этих трех дней моего мучения, и я принялся плакать, обвиняя его в моих страданиях. Но, нисколько не волнуясь, он спокойно сказал мне:

— Справедлив ли ты, Гассан Абдаллах? И следовало ли и мне также умереть от голода и жажды? Возложи же лучше упование твое на Аллаха и пророка Его и пойди поищи источник, где бы ты мог утолить жажду свою!

И тогда я поднялся и принялся искать воду или же какой-нибудь плод, который был бы мне известен. Но из плодов там был только тот ядовитый сорт, действие которого я уже испытал. Наконец после долгих поисков я нашел в расщелине скалы маленький ключ, блестящая и свежая вода которого могла утолить жажду. И я опустился на колени и стал пить, пить, пить… И, остановившись на мгновение, я пил еще и еще. И, несколько успокоившись, я согласился продолжать путь и последовал за господином моим, который был уже далеко на своей рыжей верблюдице. Но мой верблюд не сделал еще и сотни шагов, как я почувствовал такие страшные схватки в животе, что, казалось, все огни ада запылали во внутренностях моих. И я стал кричать:

— Ой, мать моя! Йа Аллах! Ой, мать моя!

И я тщетно старался хоть немного замедлить бег моей верблюдицы, которая громадными шагами неслась во всю прыть за своей быстроногой товаркой. И от прыжков, которые она при этом делала, и от всей этой тряски страдания мои сделались так ужасны, что я стал испускать страшнейшие вопли и осыпать такими проклятиями верблюдицу, самого себя и все на свете, что бедуин наконец услышал меня и, подъехав ко мне, помог мне остановить верблюда моего и сойти на землю.

И я присел на песок и (прошу извинить за эти подробности жизни раба твоего, о царь времен) дал волю толчкам в моих внутренностях. И я почувствовал, что все мои внутренности распадаются, а в моем бедном животе разразилась целая буря с сотворенными ею ужасными шумами, в то время как мой хозяин бедуин сказал мне:

— Йа Гассан Абдаллах, будь терпеливым!

Я же от всего этого упал на землю замертво. Не знаю, сколько времени продолжался мой обморок, но когда я очнулся, то увидел себя снова на спине верблюдицы, которая шла за своей товаркою. И был уже вечер. И солнце уходило за высокую гору, к подножию которой мы подъезжали. И мы остановились там отдохнуть. И господин мой сказал мне:

— Хвала Аллаху, не дозволившему нам остаться голодными! Не тревожься ни о чем и будь спокоен, ибо моя опытность относительно пустыни и путешествий позволит мне найти пищу, здоровую и освежающую, там, где ты нашел бы только отраву.

И, сказав это, он подошел к кусту какого-то растения с толстыми, мясистыми листьями, покрытыми шипами, и стал срезать некоторые из них своим мечом. И он снял с них кожицу и вынул какую-то желтую сладкую мякоть, по вкусу похожую на маслины. И он дал мне этой мякоти, сколько я захотел, и я ел ее до тех пор, пока не насытился и не освежился.

Тогда я начал понемногу забывать о своих мучениях и надеялся даже, что эту ночь я проведу в спокойном и глубоком сне, сладости которого уже так давно не испытывал. И когда взошла луна, я разостлал на земле свой плащ из верблюжьей шерсти и собирался уже заснуть, как вдруг бедуин, господин мой, сказал мне:

— Йа Гассан Абдаллах, теперь-то сможешь ты показать, действительно ли ты чувствуешь ко мне какую-нибудь признательность…

В эту минуту Шахерезада заметила, что восходит утренняя заря, и с присущей ей скромностью умолкла.

А когда наступила

СЕМЬСОТ ДЕВЯНОСТО ПЕРВАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И теперь Гассан Абдаллах, сможешь ты показать, действительно ли чувствуешь ко мне хоть какую-нибудь признательность, а именно: я желал бы, чтобы ты совершил сегодня в ночь восхождение на эту гору и, достигнув вершины ее, дождался там солнечного восхода. И тогда, стоя лицом к востоку, ты прочитаешь утреннюю молитву, и затем ты спустишься сюда, вниз. Вот та услуга, о которой я прошу тебя. Но только помни, сын аль-Ашара, берегись, чтобы сон не овладел тобою, ибо испарения почвы этой вредны до чрезвычайности, и здоровье твое было бы потрясено непоправимо.