Тысяча и одна ночь. В 12 томах

— Теперь нарисуй то же самое с другой стороны, но изобрази голубя-самца, прилетевшего освободить свою подругу, но схваченного птицеловом и погибшего жертвою своего самоотвержения.

И живописец исполнил все это, после чего его щедро вознаградили и он удалился.

Тогда визирь, двое молодых людей и сторож присели на минуту, чтобы посмотреть, хорошо ли все исполнено. Но Диадем, несмотря на все это, был печален; и смотрел он на все в задумчивости; и он обратился к Азизу:

— Брат мой, прочти мне еще какие-нибудь стихи, чтобы отвлечь меня от терзающих меня дум!

И Азиз прочел:

Столь опытный в науке врачеванья,Ибн Сина мудрый дал такой рецепт:«Нет лучшего лекарства от любви,

Как звуки песни, сложенной ритмично,И полный кубок средь садов тенистых!»Я следовал внушениям Ибн Сины,Но безуспешно! И тогда я началИскать все новых пылких увлечений;И мне судьба с приветливой улыбкойТогда здоровье возвратила вновь.Ошибся ты, Ибн Сина! Исцеляет

Нас от любви лишь новая любовь!

Тогда Диадем сказал Азизу:

— Поэт, быть может, прав. Но как это трудно, когда воля отлетела!

Потом они встали, поклонились сторожу и вернулись домой к старой кормилице.

По прошествии недели Сетт Дония, по своему обыкновению, захотела пойти прогуляться в сад. Но тогда почувствовала она, как недостает ей ее старой кормилицы, и стало ей очень горько, и оглянулась она на себя и заметила, как была безжалостна к той, которая заменила ей мать. И тотчас же послала она невольника на базар, а другого — ко всем знакомым Дуду, чтобы разыскать ее и привести. И как раз в это время Дуду после различных наставлений Диадему по поводу этого дня, назначенного для встречи, шла одна к дворцу, а один из невольников, почтительно подойдя к ней, просил ее от имени своей госпожи, плакавшей о кормилице, вернуться во дворец для примирения. После некоторого колебания — ради приличия — они наконец примирились: Дония поцеловала ее в щеку, Дуду поцеловала у нее руки, и обе в сопровождении невольниц прошли чрез потайную дверь и вошли в сад.

Диадем же, со своей стороны, сообразовался с наставлениями своей покровительницы. После ухода Дуду визирь и Азиз надели на него великолепное, поистине царское одеяние, которое, наверное, стоило не менее пяти тысяч динариев, опоясали его золотым поясом филигранной работы, изукрашенным драгоценными камнями и изумрудною пряжкою, а на голову надели ему тюрбан из белой шелковой материи с тонким золотым узором и бриллиантовым пером; потом призвали на него благословение Аллаха и, проводив до ворот сада, вернулись, чтобы он свободно мог войти.

У ворот сада Диадем увидел старого сторожа, который, заметив его, встал и ответил на его поклон почтительно и дружественно. А так как ему не было известно, что принцесса Дония вошла в сад чрез потайную дверь, то он и сказал Диадему:

— Сад этот — твой сад, я же — раб твой!

И отворил он ему двери, приглашая войти. Потом он снова запер двери и сел на свое обычное место, славя Аллаха и Его творения.

Диадем же поспешил все сделать так, как советовала ему старуха: он спрятался в чащу, которую она указала ему, и ждал там появления принцессы.

Вот что было с Диадемом.

А с Сетт Донией случилось вот что.

Старуха, гуляя с ней, сказала ей:

— О госпожа моя, я хочу сказать тебе нечто такое, что даст тебе возможность полнее наслаждаться видом этих прекрасных деревьев, этих плодов и этих цветов.

Дония сказала:

— Я готова выслушать тебя, добрая моя Дуду.

А та сказала ей:

— Ты, право, должна бы отослать во дворец всех этих служанок, которые мешают тебе свободно наслаждаться воздухом и этой дивной свежестью. Они только стесняют тебя.

Дония сказала:

— Ты говоришь правду, о кормилица!

И сейчас же Сетт Дония знаком отослала всех служанок. И таким образом, с одною только кормилицей, принцесса Дония подошла к чаще, где укрывался Диадем. И Диадем увидел принцессу Донию; с одного взгляда мог он судить о ее красоте и так был поражен ею, что тотчас же лишился чувств.

А Дония продолжала свою прогулку и приблизилась к тому месту, где находилась зала, в которой визирь велел нарисовать сцену с птицеловом; и по настоянию Дуду она вошла туда в первый раз в своей жизни, так как никогда ранее не интересовалась помещением, предназначенным для дворцовых служителей.

При виде живописи на стенах Сетт Дония пришла в беспредельное волнение и воскликнула:

— О Дуду, о, взгляни! Это мой тогдашний сон, но совершенно наоборот! Аллах! Йа Рабби![107] Как потрясена душа моя! — И, стараясь умерить биение своего сердца, она села на ковер и сказала: — О Дуду, неужели я ошиблась? Неужели это просто только злой Иблис насмеялся над моей легкомысленной верой в сны?

А кормилица сказала: