Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Тогда я отправился на свою улицу, вступил в дом свой, приветствовал родных, друзей, старых товарищей и щедро оделил вдов и сирот. Действительно, я вернулся на родину, более чем когда-либо обогащенный моими последними торговыми делами.

Но завтра, о друзья мои, если на то будет воля Аллаха, я расскажу вам о моем четвертом путешествии, которое еще любопытнее первых трех.

Затем Синдбад-мореход велел отпустить Синдбаду-носильщику сто золотых, как и в предыдущие дни, и пригласил его к себе и на следующий день.

Носильщик не преминул воспользоваться приглашением и на другой день явился слушать то, что начал рассказывать Синдбад-мореход по окончании трапезы.

На этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

ТРИСТА ВТОРАЯ НОЧЬ,

она продолжила:

— Носильщик явился слушать

ЧЕТВЕРТЫЙ РАССКАЗ СИНДБАДА-МОРЕХОДА, ЧЕТВЕРТОЕ ЕГО ПУТЕШЕСТВИЕ

И Синдбад-мореход сказал:

— Ни радости, ни веселье багдадской жизни, о друзья мои, не в силах были заставить меня отказаться от путешествий. Об усталости же и испытанных мною опасностях я совершенно забыл. И коварная душа моя не замедлила указать мне на все преимущества новых странствований. Не мог я противиться искушению, и однажды, оставив дом и богатства свои, я взял с собою множество ценных товаров, гораздо больше, чем в прежние путешествия, и из Багдада направился в Басру, где сел на корабль вместе с несколькими именитыми купцами, пользовавшимися хорошей славой в тех местах.

Морской путь наш благословением Аллаха был сначала вполне благополучен. Мы переходили от острова к острову и от одного края к другому, продавая, покупая и собирая значительные барыши до того дня, когда капитан, находясь в открытом море, велел бросить якорь и закричал нам:

— Мы пропали, нет нам спасения!

И вдруг страшный порыв ветра поднял на дыбы море, которое бросилось на корабль, изломало его во всех направлениях и унесло всех пассажиров, капитана, матросов и меня самого. Все исчезли в волнах, и я тоже.

По милосердию Аллаха мне попалась под руку корабельная доска, за которую я ухватился руками и ногами и которая носила меня по морю полдня, меня и нескольких других купцов, которым удалось уцепиться за ту же доску.

Мы работали руками и ногами, и в конце концов ветер и течение выбросили нас, полумертвых от холода и страха, на берег острова.

Всю ночь лежали мы в изнеможении неподвижно на берегу. Но на другой день мы уже были в состоянии встать и отправиться вглубь острова, где приметили жилище; мы направились к нему.

Когда же подошли к нему, из двери этого жилища вышла толпа совершенно нагих черных людей, которые, не говоря ни слова, ввели нас в большую залу, где на высоком сиденье сидел царь.

Он приказал нам сесть, и мы сели. Тогда поставили перед нами подносы с яствами, которых мы ни разу в жизни нигде не видали.

Вид этих яств не возбудил во мне аппетита, напротив того, товарищи мои ели с жадностью, чтобы утолить голод, мучивший их со времени нашего кораблекрушения. Воздержность моя спасла мне жизнь.

С первых же проглоченных кусков товарищами моими овладела непомерная алчность, целые часы проходили, а они продолжали поглощать все, что им подавали, причем хрипели и махали руками как безумные.

В то время как они находились в таком состоянии, голые люди принесли сосуд, наполненный какою-то мазью, и принялись натирать ею их тела, что имело необыкновенное действие на их желудки. Я увидел, что желудки моих товарищей постепенно растягивались во все стороны, как бурдюки; и по мере того как они растягивались, постоянно увеличивался их аппетит; я же с ужасом смотрел на них и видел, что им все было мало.

Заметив же это, я продолжал отказываться от этих яств и не позволил натирать себя мазью. Это-то и спасло меня. Дело в том, что голые люди были людоедами и употребляли все эти средства для того, чтобы откормить тех, кто попадался к ним в руки, и придать их мясу нежность и сочность. Царь же был старшим из людоедов. Ему каждый день подавали на жаркое человека, откормленного таким способом; голые же люди не любили жареного и ели человеческое мясо сырым и без всякой приправы.

Сделав это открытие, я беспредельно встревожился по поводу участи моих товарищей и моей собственной, да к тому же заметил, что, по мере того как разрастался их живот, ум у них тяжелел и переставал действовать. В конце концов они совершенно оскотинились от чрезмерного поглощения пищи, уподобились животным, ведомым на бойню, и поручены были пастуху, который и водил их ежедневно пастись на луг.

Что касается меня, то от голода, а также и от страха я превратился в тень, и иссохшее тело мое прилипло к костям. Поэтому жители острова, видя меня таким худым и изможденным, перестали обращать на меня какое бы то ни было внимание, найдя меня, вероятно, недостойным быть поданным царю на жаркое.