Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Поверь мне, друг, не вздумай никогдаТоварищем ты выбирать кривого,Страшись и лжи, и фальши ты его!Так мало пользы от его общенья,Что сам Аллах премудро поспешилЕго отметить, глаз один похитив,Чтоб все боялись доверять ему!

Затем маклер указал ей на четвертого покупателя и спросил:

— Не пожелаешь ли этого?

Она же, рассмотрев его, увидела, что это крошечный человечек, борода которого спускалась до самого пупа; и тотчас же она сказала:

— Что касается этого маленького бородача, то вот как описал его поэт:

Оброс он длинной, пышной бородою,Растительностью лишней и ненужной.

Она печальна, словно ночь зимою,Холодная, безрадостная ночь.

Когда маклер увидел, что никто из предлагавших купить ее, не принят красавицей, он сказал Зумурруд:

— О госпожа моя, взгляни на всех этих купцов, на благородных покупателей и укажи сама на того, который имеет счастье тебе нравиться, а я предложу ему купить тебя!

Тогда прекрасная отроковица рассмотрела покупателей одного за другим с величайшим вниманием, и взор ее остановился наконец на Али Шаре, сыне Мадж ад-Дина. И воспылала она тут же сильнейшею любовью; Али Шар же, сын Мадж ад-Дина, был действительно необыкновенно хорош собой, и никто не мог смотреть на него равнодушно. Поэтому молодая Зумурруд поспешила указать на него маклеру и сказала:

— О маклер, желаю этого молодого человека с милым лицом и гибким станом; я нахожу его прелестным, и кровь его близка мне, и легок он, как северный ветерок; о нем-то и сказал поэт:

О юноша, как те, кто видеть могТебя во всей красе твоей безмерной,Тебя забудут?! Пусть же тот, кто плачетО том, что сердце ты терзаешь больно,Тобой не станет больше любоваться,А тот, кто хочет от опасных чарТвоих спастись, пускай вуалью темнойТвои закроет дивные черты!

И о нем же сказал другой:

О господин, пойми! Как не любитьТебя могу?! Не строен ли твой станИ не полны ли и прекрасны бедра?Пойми, пойми, о господин, любовьК таким вещам не есть ли принадлежностьВсех мудрецов, и лучших всех людей,И всех умов изящно-утонченных?О господин, о юноша прекрасный,Тобой любуясь, я лишаюсь сил!Когда беру тебя я на колени,Мне тяжело; но если ты уходишь,Об этом грузе я скорблю душой!

Не убивай меня своим ты взглядом, —Такой ведь нет религии на свете,Что нам убийство может предписать.О, пусть, о, пусть твое смягчится сердцеИ столь же нежным станет, как твой стан!Пускай твой взор мне светит так же мягко,Как чудно мягок пух твоих ланит!

А третий поэт сказал:

Его ланиты полны так и гладки;Его слюна сладка, как молоко,И от болезней верное лекарство;Его глаза в мечтанье повергаютИ мудрецов, и сладостных поэтов,А совершенство форм его прекрасных

Искусных зодчих ставило в тупик.

А еще один сказал:

Пьянит вино его пурпурных уст,Его дыханье — амбры ароматы,А зубы — зерна чистой камфоры,Сам Ридван[42], суровый сторож рая,Ему велел оттуда удалиться,Чтоб светлых гурий он не соблазнил.Все те, чей ум тяжел и непонятлив,Его манеры строго порицают,Как будто может ясная лунаВ одну из фаз быть лучше, чем в другую,Как будто бы на всем небесном сводеНе так же светел путь ее победный!

И еще поэт сказал: