Тысяча и одна ночь. В 12 томах

— Господин мой, какой ты щедрый! Того, что ты принес, хватило бы на десять человек. Этого слишком много. Разве что ты сделаешь мне честь и закусишь вместе со мной.

Али Шар ответил:

— Я сыт, закусывай один.

Но тот воскликнул:

— Господин мой, народная мудрость гласит: «Тот, кто отказывается оттрапезовать со своим гостем, неизбежно должен быть прелюбодейным ублюдком».

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

ТРИСТА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Ведь тот, кто отказывается трапезовать со своим гостем, неизбежно должен быть ублюдком.

На такие слова ничего нельзя было возразить, и Али Шар сел рядом с христианином и рассеянно стал есть вместе с ним.

Христианин воспользовался рассеянностью своего хозяина, очистил банан, разрезал и ловко всунул туда банж, настоянный на опиуме, да в такой дозе, что им можно было бы свалить слона и усыпить его на целый год. Он опустил этот банан в белый мед, в котором плавал поджаренный творог, и предложил его Али Шару, говоря:

— О господин мой, именем твоей веры прими этот сочный банан, очищенный мною для тебя!

Али Шар же, желая поскорее покончить с гостем, не возражал ему, взял банан и проглотил.

Не успел банан дойти до его желудка, как Али Шар упал навзничь и лишился чувств. Тогда христианин вскочил и бросился как бешеный из дома на улицу, где за углом стояли люди, мул, а во главе их и старый Рашид ад-Дин, голубоглазый негодяй, к которому не хотела идти Зумурруд и который поклялся во что бы то ни стало насильно овладеть ею.

Этот Рашид ад-Дин был христианином, притворявшимся что исповедует мусульманство, для того чтобы пользоваться разными преимуществами у купцов. Он был родным братом христианина, только что предавшего Али Шара, и звали его Барсум.

Этот-то Барсум побежал уведомить своего негодяя брата об успехе их хитрости, и оба они, сопровождаемые своими людьми, проникли в дом Али Шара, вошли в отдельную комнату, нанятую им для Зумурруд, бросились на прекрасную девушку, заткнули ей рот и в мгновение ока перенесли ее на спину мула, которого пустили вскачь, чтобы в несколько минут без помехи добраться до дома старого Рашид ад-Дина.

Старый голубоглазый негодяй приказал отнести Зумурруд в самую отдаленную комнату дома, сел около нее, вынул платок, которым заткнули ей рот, и сказал ей:

— Теперь ты в моей власти, прекрасная Зумурруд, и негодяю Али Шару не вырвать тебя из моих рук. Но прежде чем возьму тебя в свои объятия и проверю свою доблесть в любовной схватке, ты должна отречься от своей нечестивой веры и быть христианкой, так как и я христианин. Клянусь Мессией и Богородицей, если ты сейчас же не исполнишь обоих моих желаний, я подвергну тебя жесточайшим мучениям и ты будешь несчастнее собаки!

При этих словах негодяя глаза отроковицы наполнились слезами, которые потекли у нее вдоль щек; губы ее затрепетали, и она воскликнула:

— О седобородый злодей, клянусь Аллахом, ты можешь разрезать меня на куски, но тебе не удастся заставить меня отречься от моей веры; ты можешь даже силой овладеть моим телом, как козел овладевает яловой козой, но ты не омрачишь нечестием моего ума! И рано или поздно Аллах потребует у тебя отчета в твоих гнусных делах!

Когда старик увидел, что ее нельзя убедить словами, он позвал своих рабов и сказал им:

— Повалите ее ничком и держите крепче.

И повалили они ее. Тогда старый негодяй-христианин взял бич и принялся жестоко истязать ее прекрасное округлое тело, так что при каждом ударе оставалась на нем длинная красная полоса. А Зумурруд при каждом ударе не только не ослабевала в своей вере, но восклицала:

— Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк Его!

И перестал он истязать ее только тогда, когда не мог уже поднять руки. Тогда велел он рабам своим бросить ее в кухню к служанкам и не давать ей ни пить, ни есть. И они тотчас же повиновались ему.

Вот все, что случилось с Зумурруд.

Что до Али Шара, то он продолжал лежать в бесчувственном состоянии в прихожей своего дома до следующего дня. Тогда очнулся он и открыл глаза, как только рассеялось опьянение от банжа и опиума. И позвал он:

— Йа Зумурруд!

Но никто не откликнулся. Он встал в сильной тревоге и пошел в ее комнату, которую нашел пустой и безмолвной и где были разбросаны по полу шарфы Зумурруд. Тогда вспомнил он о христианине; а так как и тот исчез, то он уже не сомневался в похищении возлюбленной своей Зумурруд. И бросился он на пол, и бил себе голову, и рыдал; потом разорвал он на себе одежду и плакал слезами отчаяния, а потом, дойдя до последних пределов огорчения, бросился вон из дома, поднял два крупных булыжника, взял по булыжнику в каждую руку и стал ходить по всем улицам с блуждающим взглядом, ударяя себя камнями в грудь и крича:

— Йа Зумурруд! Зумурруд!

И дети подбегали, окружали его и кричали:

— Сумасшедший! Сумасшедший!

А знакомые, встречавшиеся с ним, глядели на него с состраданием, оплакивали его безумие и говорили:

— Это сын Мадж ад-Дина! Бедный Али Шар!