Тысяча и одна ночь. В 12 томах

И все внимательно следили за тем, что происходило.

Зумурруд, глаза которой горели от внутреннего волнения, спросила у того человека:

— Скажи мне ты, человек со скверными голубыми глазами, как твое имя и по какой причине пришел ты в наш край?

Негодяй, украсивший себя белым тюрбаном, предназначенным, как известно, исключительно одним мусульманам, ответил:

— О царь наш, зовут меня Али, ремеслом я басонщик[45], и я пришел сюда зарабатывать кусок хлеба трудами рук своих.

Тогда Зумурруд сказала одному из своих маленьких евнухов:

— Ступай и принеси скорей мой стол с прорицающим песком и медное перо, которым я черчу землегадательные линии.

И как только было исполнено ее приказание, Зумурруд тщательно рассыпала песок на гладкой поверхности стола и медным пером начертила изображение обезьяны и несколько неведомых линий. Потом, подумав несколько минут, вдруг подняла голову и громким голосом, который был услышан всей толпой, она закричала негодяю:

— О собака, как смеешь ты лгать царям?! Разве ты не христианин и разве имя твое не Барсум? И не затем ли ты приехал сюда, чтобы разыскать невольницу, украденную тобой в прежнее время? О собака! О проклятый! Ты сейчас же должен сознаться и повторить правду, которую я только что узнал от моего прорицающий песка!

При этих словах пораженный христианин упал на колени и, сложив руки, сказал:

— Смилуйся, о царь времен, ты не ошибся! Я действительно гадкий христианин и приехал сюда с намерением найти мусульманку, которую украл и которая убежала из нашего дома!

Тогда Зумурруд среди восторженного шепота целого народа, говорившего: «Йа Аллах! В целом мире нет землегадателя более искусного, нежели наш царь!» — позвала меченосца и его помощников и сказала им:

— Уведите эту негодную собаку за город, сдерите с него кожу, набейте ее скверным сеном и возвращайтесь прибить его кожу к воротам павильона! А тело его сожгите с сухим пометом и бросьте остальное в помойную яму!

И они выслушали и исполнили приказ, увели христианина и казнили его согласно приказу, который народ нашел справедливым и мудрым.

Что касается соседей, видевших, как негодяй ел молочный рис, то они передавали друг другу свои впечатления.

Один сказал:

— Йа Аллах! Никогда в жизни не прельщусь я этим блюдом, хотя и чрезвычайно люблю его! Оно приносит несчастье!

А любитель гашиша, державшийся за живот, так как у него от страха сделалась резь, воскликнул:

— Гэ! Йа Аллах! Добрая судьба не допустила меня прикоснуться к этому проклятому рису с корицей!

И все поклялись не произносить даже слов этих — «молочная рисовая каша».

Действительно, когда наступил следующий месяц и народ снова был созван на пир в присутствии царя, вокруг подноса, на котором стояла молочная рисовая каша, образовалась пустота, и никто не хотел и смотреть в эту сторону. Потом все, чтобы сделать удовольствие царю, наблюдавшему за каждым гостем с величайшим вниманием, принялись пить, есть и веселиться, но каждый прикасался только к тем блюдам, которые стояли перед ним.

Тем временем вошел человек устрашающей наружности; он шел быстро, расталкивая всех на своем пути, и, видя, что, кроме мест у подноса с молочной рисовой кашей, все места заняты, присел тут и при всеобщем испуге и смущении хотел было уже протянуть руку к этому блюду.

Но Зумурруд с первого взгляда узнала в этом человеке своего похитителя, ужасного Дживана-курда, одного из сорока разбойников шайки Ахмеда ад-Данафа. В город он приехал не за чем иным, как за девушкой, бегство которой привело его в страшную ярость. Он укусил себе руку от отчаяния и поклялся разыскать ее, хотя бы она укрывалась на Кавказ-горе или спряталась в скорлупу, как фисташка. И отправился он на свои поиски и наконец прибыл в этот город и вошел вместе с другими в павильон, чтобы не быть повешенным.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что уже близок рассвет, и с присущей ей скромностью умолкла.

Но когда наступила

ТРИСТА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И вошел вместе с другими в павильон, чтобы не быть повешенным.

И сел он против подноса с молочной рисовой кашей и запустил в самую середину блюда кисть руки своей…

Тогда закричали ему со всех сторон:

— Ай, что ты делаешь? Берегись! С тебя с живого сдерут кожу! Не трогай этого блюда, оно приносит несчастье!

Но человек сверкнул глазами и закричал:

— Эй вы там, молчать! Я хочу поесть этого кушанья досыта. Обожаю этот рис на молоке!

Ему опять закричали:

— С тебя сдерут кожу и повесят!

Но вместо ответа он придвинул к себе блюдо, в которое уже запустил руку, и нагнулся над ним. Увидав это, любитель гашиша, ближайший сосед его, сразу отрезвился и убежал от него подальше, уверяя, что он тут ни при чем.

Дживан же, курд, погрузив в рис свою черную, как у ворона, лапу, вынул ее, тяжелую, как ступня верблюда. Он смял в ладони кашу, сделал из нее шар величиною с большой лимон и швырнул его в свою глотку, в которой он зазвенел, как водопад в пещере, так что по всему куполу павильона пошел страшный гул. А в блюде с кашей образовалась такая пустота, что видно было дно.