Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Беляночка с блестящей гладкой кожей,Она, как перл, заботливо хранима.Она стройна, как начертанье буквы«Алеф», а ротик — это буква «мим»;Дуга бровей — два обращенных книзу «нуна*[49];А взоры глаз — то тучи быстрых стрел,Срывающихся с лука темных бровок.Но если хочешь ты иметь понятьеО стройном стане и ланитах нежных,

То я скажу: ланиты — лепесткиЖасминов, роз и нежного нарцисса;Ее же стан — то ветка гибкой ивы,Что, трепеща, несет свои листы, —За эту ветвь охотно отдадим мыВесь пышный сад и все его цветы!»

Но, о черная, я продолжаю!

Цвет мой — цвет дня! Он также цвет померанцевого цветка и жемчужной утренней звезды!

Знай также, что Всевышний Аллах в чтимой нами книге сказал Мусе (мир и молитва над ним!), когда рука его была поражена проказой: «Положи руку свою в карман; и когда вынешь ее, ты увидишь ее белой, то есть чистой и непорочной».

И еще сказано в нашей книге: «Те, кто сумел сохранить лицо свое белым, то есть чистым и незапятнанным, будут в числе избранных милосердием Аллаха!»

Следовательно, мой цвет — царь всех цветов; в красоте моей мое совершенство, и в совершенстве — красота.

Богатые одежды и прекрасные уборы всегда идут к цвету моей кожи и еще ярче оттеняют блеск моей красоты, покоряющей души и сердца.

Разве не знаешь, что снег, падающий с неба, всегда бел?!

Разве не известно тебе, что правоверные для своих тюрбанов выбирают белую кисею?!

О, еще много дивного могла бы я сказать о цвете моем! Но я не хочу более распространяться о своих достоинствах, так как истина очевидна и как свет поражает взор. И к тому же я хочу поскорее рассказать о тебе, о черная, цвета чернил и навоза, опилки кузнеца, лицо ворона, самой зловещей из птиц!

Но прежде всего вспомни стихи поэта, в которых говорится о черной и белой:

Не знаешь разве, что цена жемчужинОт белизны зависит их молочной,

А что ты угля черного мешокИ сам легко за драхму покупаешь?!Не знаешь ты, что в лицах белоснежныхВсе видят только добрую примету,Что в них сияет райская печать,А лица черных лишь смола и вар,Назначенный питать все пламя ада?!

Узнай также, что в летописи о праведниках передается, что святой человек Нух заснул однажды, между тем как сыновья его, Сам и Хам[50], стояли около него. И вот поднялся ветер и раскрыл его тело, обнажив скрытые части. Увидав это, Хам стал смеяться, забавляться этим зрелищем, так как был очень богат и важен и не хотел прикрыть наготы отца своего. Тогда Сам степенно поднялся и поправил одежду отца. Между тем Нух проснулся и, заметив, что Хам смеется, проклял его; а видя степенность Сама, благословил его. И сейчас же лицо Сама сделалось белым, а лицо Хама — черным. И с тех пор Сам сделался родоначальником пророков и пастырей народов, мудрецов и царей; от Хама же, убежавшего от отца, пошли негры-суданцы. И ты знаешь, о черная, что все ученые и вообще все люди согласны, что не может быть мудреца среди негров, в краях, где живут они!

При этих словах белой невольницы господин сказал ей:

— Довольно! Теперь очередь черной!

Тогда Зеница Ока, стоявшая до сих пор неподвижно, взглянула на Лик Луны и сказала ей:

— Не известно ли тебе, о невежественная белая, то место в Коране, где Всевышний Аллах клянется мраком ночи и светом дня? Так вот, Аллах в этой клятве упомянул сначала ночь, а потом уже день. Он не сделал бы так, если бы не предпочитал ночь дню!

И еще скажу! Разве черный цвет волос не есть украшение юности, подобно тому как белый цвет — признак старости и конца земных радостей?! И если бы черный цвет не ставился выше всех остальных…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

ТРИСТА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ НОЧЬ,

она продолжила:

Подобно тому, как белый цвет — признак старости и конца земных радостей, черный цвет волос разве не украшение юности?! И если бы черный цвет не ставился выше всех остальных, Аллах не сделал бы его столь дорогим глазу и сердцу, поэтому как верны слова поэта: