Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Тогда эмир Муса, будучи уже не в силах сдерживать свое волнение, принялся плакать, и плакал долго и много, подпирая виски руками. И говорил он себе: «О тайна рождения и смерти! Зачем жить, если смерть дает забвение жизни? Но одному Аллаху известны судьбы, и долг наш в том, чтобы преклоняться в безмолвной покорности!»

И после таких размышлений он вместе со своими спутниками направился к лагерю и приказал своим людям немедленно приняться за работу, чтобы при помощи стволов и древесных ветвей построить длинную и крепкую лестницу, которая помогла бы им влезть на верхушку стен, и оттуда попытаться проникнуть в город, не имевший ворот.

И тотчас же принялись люди искать стволы деревьев и толстые сухие ветви, обстругали их как можно лучше своими саблями и ножами, связали их своими тюрбанами, поясами, веревками, ремнями и упряжью верблюдов и построили лестницу, достаточно длинную, для того чтобы влезть на стены. Тогда они перенесли ее в самое удобное место, подперли ее большими камнями и, призывая имя Аллаха, начали медленно взбираться по ней.

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

ТРИСТА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Медленно начали они взбираться по лестнице с эмиром Мусой во главе.

Но некоторые из них остались внизу, чтобы наблюдать за лагерем и окрестностями. Эмир Муса и его спутники ходили по стенам некоторое время и дошли наконец до двух башен, соединенных медною двустворчатой дверью, обе половины которой были так плотно приложены, что невозможно было пропустить и конца иглы между ними.

На этих дверях было рельефное изображение золотого всадника с протянутой рукою и раскрытой кистью руки; а на ладони его были начертаны слова ионическими буквами, которые шейх Абдассамад тотчас же разобрал и перевел так:

Потри двенадцать раз гвоздь, находящийся в моем пупе.

Тогда эмир Муса, хотя и удивился таким словам, но подошел к всаднику и заметил, что действительно золотой гвоздь был воткнут как раз в середину его пупа. Он протянул руку и потер этот гвоздь двенадцать раз. И при двенадцатом разе дверь отворилась настежь и обнаружила витую лестницу из красного гранита. Тотчас же эмир Муса и его спутники спустились по этой лестнице в залу нижнего этажа, выходившую на улицу, где стояли воины, вооруженные луками и мечами. И эмир Муса сказал:

— Пойдемте к ним, прежде чем они обеспокоят нас!

И подошли они к этим стражам, некоторые из которых стояли со щитами и саблями наголо, а другие сидели или лежали; эмир Муса обратился к тому, кто казался их начальником, и ласково пожелал ему мира; но человек не пошевелился и не ответил на его приветствие; и остальные стражи оставались неподвижными, устремив глаза в одну точку, не обращая никакого внимания на пришельцев, как будто их и не было вовсе.

Тогда эмир Муса, видя, что эти стражи не понимают по-арабски, сказал шейху Абдассамаду:

— О шейх, говори с ними сперва по-гречески!

Но так как и это ни к чему не привело, то с ними стали говорить по-индийски, по-еврейски, по-персидски, по-эфиопски и по-судански; но ни один из них не понял ни слова и не пошевелился даже.

Тогда эмир Муса сказал:

— О шейх, быть может, эти стражи обиделись на то, что ты не поклонился им по обычаям их стран. Поэтому ты должен кланяться им, как принято в различных известных тебе странах.

И почтенный Абдассамад, не медля ни минуты, стал делать все приветственные движения, принятые у всех народов и во всех странах, которые он посетил. Но ни один из стражей не шевельнулся, и все они продолжали стоять в прежних позах.

Тогда до крайности удивленный эмир Муса не захотел более настаивать; он велел своим спутникам следовать за собой и пошел дальше, не зная, чему приписать немоту этих стражей. А шейх Абдассамад говорил себе: «Клянусь Аллахом! Никогда в своих странствованиях не видел я ничего подобного!»

И шли они так до тех пор, пока не подошли к базару. Они нашли ворота отворенными и вошли внутрь. Базар был полон людей, которые продавали и покупали; выставки лавок были дивно убраны товарами. Но эмир Муса и его спутники заметили, что и продавцы, и покупатели, и вообще все находившиеся на базаре точно сговорились и застыли в своих движениях и позах, как только их увидели пришельцы; казалось, они только ждали ухода чужеземцев, чтобы вернуться к своим обычным занятиям. А между тем они не обращали никакого внимания на их присутствие и выражали свое неудовольствие по поводу их непрошеного появления лишь презрением и пренебрежением. А чтобы придать еще большее значение этому пренебрежению, все молчали, когда они проходили, так что под обширными сводами базара среди всеобщего безмолвия раздавались только их шаги. И прошли они таким образом, не встретив ни доброжелательного, ни враждебного движения, ни улыбки, ни насмешливого словца, прошли лавки ювелиров, шелковые лавки, лавки шорников, суконщиков, башмачников и москательщиков[63].