Тысяча и одна ночь. В 12 томах

— Клянусь Аллахом, я дал себе слово, о эмир Джобар, что не прикоснусь ни к одному из блюд, предложенных твоим гостеприимством, раньше чем ты не исполнишь просьбу, с которой пришел я в дом твой!

А он спросил:

— Не могу ли, по крайней мере, о гость мой, узнать, в чем заключается эта просьба, отказ на которую может заставить тебя отказаться от моего гостеприимства?

Тогда вместо ответа я вынул из-за пазухи письмо и вручил ему.

Он взял, развернул его и прочел. Но в ту же минуту разорвал его в клочки, бросил на пол и растоптал его. И сказал он мне:

— Йа Ибн аль-Мансур! Проси у меня чего хочешь — и все дам тебе сейчас же. Но не говори о содержании этого письма, на которое мне нечего ответить!

Тогда я встал и хотел уйти, но он удержал меня за платье, умоляя остаться и говоря:

— О гость мой! Если бы тебе была известна причина моего отказа, ты не стал бы настаивать ни минуты. К тому же не думай, что тебе первому дают подобное поручение. И если хочешь, я повторю тебе в точности слова, которые она велела тебе сказать мне. — И тотчас же повторил он те слова совершенно так, как будто их слышал. А потом прибавил: — Поверь, не стоит тебе заниматься этим делом! Оставайся у меня и отдохни столько времени, сколько пожелает душа твоя!

Эти слова заставили меня решиться, и я остался. И провел я у него целый день, и целый вечер я ел, пил и беседовал с эмиром Джобаром. Однако, не слыша ни пения, ни музыки, я удивился такому нарушению обычного порядка пиршества; и наконец я решился выразить свое удивление молодому эмиру. Лицо его при этом тотчас же омрачилось, и я заметил, что он сильно смутился, а затем сказал мне:

— Я давно уже отменил музыку и пение на своих пирах. Но если ты желаешь, я исполню твое желание.

И сейчас же позвал он одну из своих невольниц, которая принесла индийскую лютню в атласном футляре и села перед нами, чтобы тотчас же начать прелюдию в двадцати различных тонах.

И, вернувшись к первому тону, она запела:

Дщери судьбы с распущенными волосами плачути стонут от скорби, о душа моя!А стол накрыт дивными блюдами; розы благоухают,нарциссы улыбаются нам, и вода смеется в водоеме.О душа моя, о скорбная душа моя,

вооружись мужеством!Настанет день — и надежда снова засияет в глазах,и ты прикоснешься к губам блаженства!Потом перешла она к еще более жалобному тону и запела:Тот, кто не ведал наслаждений любви и не испыталее горечи, не знает, чего лишается, теряя друга!Тот, кого не ранила любовь, не может знать,какие сладкие муки приносят эти раны!

Где блаженные ночи около друга, наши милые забавы,наши губы, слившиеся в поцелуе, мед ее слюны?!О сладость! О сладость!Наши ночи до утра, наши дни до самого вечера!О прошлое!Что предпримешь ты против велений судьбы,о разбитое сердце!

Не успела певица пропеть эти жалобы, как молодой хозяин мой испустил скорбный крик и лишился чувств.

А невольница сказала мне:

— О шейх, это твоя вина! Мы давно уже избегаем петь при нем, потому что его слишком волнует пение и всякая песнь о любви!

Я же весьма сожалел о том, что причинил моему хозяину такое беспокойство, и по предложению невольницы удалился в свою комнату, чтобы уже не стеснять его своим присутствием.

На другой день, когда я уже собирался уйти и просил одного из слуг передать хозяину мою благодарность за гостеприимство, один из его невольников подошел ко мне и вручил мне от имени эмира кошелек с тысячей динариев, прося принять их как вознаграждение за беспокойство и говоря, что ему поручено услышать мой прощальный привет. Тогда после неудавшегося посольства моего я вышел из дома эмира Джобара и возвратился к пославшей меня.

Войдя в сад, я встретил Сетт Бадр у калитки, где она дожидалась меня, и, не давая мне открыть рта, она сказала:

— Йа Ибн аль-Мансур, я знаю о неудаче твоей миссии!

И она рассказала мне во всех подробностях все, что произошло между мною и эмиром Джобаром, так, что я предположил, что она держит на жалованье шпионов, которые и передают ей все, что может интересовать ее. И спросил я ее:

— Каким образом, о госпожа моя, узнала ты все это? Или ты сама невидимо присутствовала там?

И она сказала мне: