Тысяча и одна ночь. В 12 томах

И мать была глубоко обрадована, когда услышала, что он называет ее матерью, и сказала ему:

— Имя Аллаха над тобою, о дитя мое! Благословен Аллах, возвративший тебе разум и восстановивший потрясенный мозг твой!

Абул Гассан же с глубоким сокрушением ответил:

— Прошу прощения у Аллаха и у тебя, о мать моя! Воистину, не понимаю, как мог я держать такие безумные речи и позволить себе излишества, на которые способен только безумец. Верно, шайтан вселился в меня и подтолкнул меня на это. Без сомнения, другой человек совершил бы еще большие безумства. Но все это кончено, и я опомнился от своего заблуждения.

И при этих словах мать почувствовала, как слезы печали превращаются у нее в слезы радости, и воскликнула:

— О дитя мое, сердце мое возрадовалось так, как будто я во второй раз произвела тебя на свет! Да будет благословен Аллах во веки веков! — А потом прибавила…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ШЕСТЬСОТ СОРОК ПЕРВАЯ НОЧЬ,

она сказала:

А потом прибавила:

— Конечно, ты ни в чем не виноват, о дитя мое; все злое, случившееся с нами, произошло от того иностранного купца, которого ты пригласил в ту ночь есть и пить с тобой и который ушел от нас утром, не заперев за собой дверь. А ты знаешь, что каждый раз, как дверь остается отворенной до восхода солнца, шайтан входит в дом и вселяется в его обитателей. И случается тогда то, что случается. Возблагодарим же Аллаха за то, что Он не допустил еще худших несчастий!

А Абул Гассан ответил:

— Ты права, о мать! Это дело шайтана! Что же до меня, то я предупреждал того купца из Мосула и просил его запереть дверь, чтобы шайтан не мог войти в наш дом; но он забыл это сделать и навлек на нас таким образом все эти неприятности. — И потом он прибавил: — Теперь, когда я чувствую, что мозг мой пришел в порядок и что безумства мои кончены, прошу тебя, о милая мать моя, скажи привратнику дома умалишенных, чтобы он избавил меня от этой клетки и от мучений, которые терплю здесь ежедневно!

И, не медля ни минуты, мать Абул Гассана поспешила предупредить привратника, что сын ее пришел в себя. И привратник пришел вместе с ней осмотреть и расспросить Абул Гассана. А так как Абул Гассан отвечал разумно на вопросы и признал себя Абул Гассаном, а не Гаруном аль-Рашидом, то привратник вывел его из клетки и освободил от цепей. Едва держась на ногах, Абул Гассан, поддерживаемый матерью, медленными шагами вернулся домой и пролежал несколько дней, пока не вернулись к нему силы и не зажили раны от полученных ударов.

Тогда он начал скучать в своем уединении и решился повести прежнюю жизнь; вечером перед заходом солнца он пошел на мост и сел на свое обычное место в ожидании чужеземного гостя, которого пошлет ему судьба.

Именно этот день был первым днем месяца, и халиф Гарун аль-Рашид, переодевавшийся купцом в первый день каждого месяца, тайно вышел из своего дворца в поисках какого-нибудь приключения, а также и для того, чтобы убедиться собственными глазами, что в городе господствует порядок, как он того желает. И подошел он к мосту, в конце которого сидел Абул Гассан. Абул Гассан, стороживший появление чужеземца, скоро заметил купца из Мосула, того самого, которого он уже принимал у себя и который, как и в первый раз, приближался к нему в сопровождении рослого раба.

Увидев их, Абул Гассан, потому ли, что считал этого купца главной причиной своих несчастий, или потому, что имел привычку не узнавать людей, которым уже раз оказал гостеприимство, поспешил отвернуться к реке, чтобы не кланяться своему бывшему гостю. Но халиф, узнавший через своих соглядатаев обо всем случившемся с Абул Гассаном и о том, что пришлось ему испытать в доме умалишенных, не желал упускать случая еще более позабавиться насчет такого странного человека. К тому же халиф, обладая великодушным и человеколюбивым сердцем, решил вознаградить, насколько то было в его власти, Абул Гассана за все, что он претерпел, и так или иначе отблагодарить его за удовольствие, испытанное в его обществе. Поэтому, как только он увидел Абул Гассана, подошел к нему и наклонился к его плечу, а так как Абул Гассан упорно отворачивал голову к реке, он посмотрел ему в глаза и сказал:

— Салам тебе, о друг мой Абул Гассан! Душа моя желает обнять тебя!

Но Абул Гассан не посмотрел на него, даже не пошевелился и ответил:

— Нет тебе салама от меня! Ступай! Я не знаю тебя!

Халиф же воскликнул:

— Как, Абул Гассан?! Ты не узнаешь гостя, которого ты угощал у себя целую ночь?!

Тот же ответил:

— Нет, клянусь Аллахом, я не узнаю тебя! Ступай своей дорогой!

Но Гарун аль-Рашид продолжал настаивать и сказал:

— Однако же я узнаю тебя и не могу поверить, чтобы ты совершенно забыл меня, когда не прошло и месяца после нашей последней встречи и приятного вечера, проведенного мною у тебя в доме и с тобою одним.

А так как Абул Гассан продолжал молчать и гнал его прочь, халиф обвил шею его руками и принялся целовать его, говоря: