Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Услышав эти стихи, молодой человек, владелец сада, улыбнулся в ответ и, тотчас поднявшись, вышел из залы пиршества, и мгновение спустя он возвратился, ведя за руку молодую девушку, одетую в синий шелк. Это была стройная египтянка, восхитительного сложения, прямая, как буква «алеф», с вавилонскими глазами, волосами, черными, как ночная тьма, и кожей, белой, как самородное серебро или как очищенная миндалинка. И была она так прекрасна и так ослепительна в своей темной одежде, что можно было принять ее за луну летней поры среди темной зимней ночи. И притом разве не были груди ее белы, как слоновая кость, а живот не был сложен гармонично?! И ягодицы ее напоминали две подушки, а бедра были так славны, а между ними был как будто гладкий розовый пакетик, сложенный в пакет побольше.

И не об этой ли именно египтянке сказал поэт:

Она идет, как стройная косуля,И вслед за нею покоренных львовИдет толпа, плененных безвозвратноЕе красой и стрелами очей.Над ней раскинут темный полог ночиЕе кудрей, как чудная палатка.Она скрывает платья рукавом

Своих ланит алеющие розы.Но разве может удержать онаВлюбленные сердца от опьяненьяПрозрачной кожи чудным ароматом?!Когда ж она с прелестного лицаПокров поднимет — о, тогда пред неюПосрамлена небесная лазурь!А ты, хрусталь, смиренно преклонисьПеред красой ее лучистых глаз!

И юный владелец сада сказал девушке:

— О прекрасная повелительница светил, знай, что мы призвали тебя сюда, в этот сад наш, лишь для того, чтобы угодить гостю и другу нашему Нуру, которого ты видишь перед собой и который впервые почтил нас сегодня своим посещением!

Тогда юная египтянка подошла и села возле Нура, бросив на него взгляд необычайной выразительности; затем она достала из-под своего покрывала мешок из зеленого шелка и, развязав его, достала оттуда тридцать два кусочка из дерева, которые она соединила по два, поскольку мужчины соединяются с женщинами и женщины с мужчинами, и в конце концов сложила из всего этого прекрасную индийскую лютню.

Затем, приподняв рукава до локтей и обнажив руки свои, прижала она лютню к груди, как мать прижимает ребенка, и стала щекотать ее ногтями пальцев своих. И лютня вздрогнула, звучно застонала от этого прикосновения и вспомнила вдруг о своем происхождении и обо всей судьбе своей: вспомнила землю, где была она посажена, когда была деревом; воды, которые омывали ее; ту местность, где жила она в неподвижности ствола; птиц, которым давала кров; дровосеков, которые ее срубили; искусного мастера, который обделал ее; лакировщика, придавшего ей блеск; корабль, который привез ее, и все прекрасные руки, в которых она перебывала. И при этих воспоминаниях она застонала и запела стройно и звучно, и, казалось, отвечала на своем музыкальном наречии вопрошавшим ее ногтям следующими стихами:

Была я прежде веткою зеленой,На мне свивали гнезда соловьи,И я их нежно, бережно качала,Пока их трели чудные звенели, —Гармония с тех пор понятна мне.Чтоб слушать их прилежнее, не смела

Я шелохнуть зеленою листвой.Но вот однажды, варварской рукоюПодрублена, упала я на землюИ стала лютней хрупкою потом,Но на судьбу не жалуюсь ведь я.Когда меня прозрачными ногтямиКасается прекрасная рука,Тогда мои трепещут сладко струны,Удары я с блаженством выношу.В награду же за рабство отдыхаю

Я на груди прекрасных юных дев,И руки их любовно обнимаютМой тонкий стан. Аккордами своимиЯ привлекаю тех друзей, что любятВеселые собрания, и песней,Что я от птиц своих переняла,Без виночерпия я опьянять умею!

После этого вступления без слов, в котором лютня говорила на языке, доступном лишь пониманию души, прекрасная египтянка на минуту перестала играть; затем, обратив взгляд свой на юного Нура, она запела, подыгрывая себе на лютне, следующие стихи…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что приближается рассвет, и скромно умолкла.

А когда наступила