Читаем Тысяча и одна ночь. В 12 томах полностью

Тысяча и одна ночь. В 12 томах

И в то время как он осматривал особенно понравившийся ему базар цветов и плодов, он увидел персиянина, который ехал на муле и вез за седлом очаровательную девушку, с чудной осанкой и станом, подобным пяти сросшимся пальмовым стволам. И она была бела, как желудь в скорлупе своей, как рыбка уклейка в бассейне, как тушканчик среди пустыни. Лицо ее было ослепительнее солнечного света, и под крутыми дугами бровей, словно под охраной натянутого лука, блестели ее большие черные глаза, глаза вавилонянки. И за легкой тканью, окутывавшей ее, скрывались несравненные сокровища: щеки, гладкие, как самый гладкий атлас; зубы, как два ряда жемчужин; груди, возвышающиеся, как грозные укрепления; волнующие бедра; ляжки, подобные бурдюкам из шкуры сирийских баранов и поддерживающие круп, белый, как жемчуг, и напоминающий и розы, и жасмины. Слава ее Создателю!

И когда молодой Нур увидел эту девушку, превосходившую красотою смуглую египтянку, виденную им в саду, он невольно последовал за мулом, имевшим счастье нести ее. И шел он за ней до тех пор, пока не прибыли они на невольничий рынок.

Тогда персиянин слез с мула, помог слезть девушке, взял ее за руку и передал ее глашатаю, чтобы он начал торги. И глашатай, раздвинув толпу, посадил девушку на украшенное золотом седалище из слоновой кости, стоявшее в центре площади. Потом, окинув взглядом окружавших ее, он закричал:

— О купцы! О покупатели! О обладатели богатств! Горожане и бедуины! О присутствующие, стоящие и близ меня, и вдали, открывайте публичный торг! Да не коснется порицание открывающего торг! Оценивайте и говорите! Аллах всесилен и всеведущ! Открывайте торги!

После этого подошел прежде всех старик, бывший синдик[23] того города, раньше которого никто не смел возвысить голос. Он медленно обошел седалище, на котором сидела девушка, и, осмотрев ее с большим вниманием, сказал:

— Открываю торги, даю девятьсот двадцать пять динаров!

И тотчас же глашатай закричал громким голосом:

— Торги открыты! Дают девятьсот двадцать пять динаров! О открывающий торги! О всеведущий! О великодушный! Девятьсот двадцать пять динаров за несравненную жемчужину!

Потом, так как никто не хотел надбавить цену из уважения к почтенному синдику, глашатай обратился к девушке и спросил ее:

— Согласна ли ты, о царица светил, принадлежать нашему уважаемому синдику?

А девушка ответила из-за своих покрывал:

— Не сошел ли ты с ума, или просто заплетается у тебя язык, о глашатай, что решился сделать мне такое предложение?

Озадаченный же глашатай спросил:

— А почему же, о царица красавиц?

А девушка, улыбнувшись и обнаружив жемчужины рта своего, сказала:

— О глашатай, не стыдно ли тебе перед Аллахом и перед собственной бородой отдавать девушек моего достоинства таким старикам, как этот дряхлый слабак и которых не раз ругали жены за их неспособность!

И разве не знаешь ты, что именно к этому старику применимы такие стихи поэта:

У господина моего ужасен, право, зебб.Он словно бы из тающего воска сотворен:

Чем больше мнешь его, тем мягче он в руке.И ласками его ты к жизни не вернешь,Он дрыхнет день-деньской, когда пора вставать,Ленивый, вялый зебб!Мне стоит с ним побыть наедине,И он охвачен рвением вполне,Но он ужасен, право, говорю:Он скуп, когда щедроты тщетно ждешь,И щедр лишь в экономии своей.

О сучий сын! Он бодрствует,Когда я крепко сплю,Но стоит мне проснуться, онОпять в дремоту вечно погружен!Ужасный, вялый зебб!Проклятие жалеющим его!

Когда присутствующие услыхали такие слова, они чрезвычайно оскорбились таким неуважением к синдику. А глашатай сказал девушке:

— Клянусь Аллахом, о госпожа моя, ты заставила почернеть лицо мое перед этими купцами! Как можешь ты говорить такие вещи о нашем синдике, человеке уважаемом, мудреце и даже ученом?!

Но она ответила:

— Ах! Если это ученый, то тем лучше! Пусть послужит это ему уроком. На что они, ученые, без зебба?! Пускай лучше спрячется куда-нибудь!

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила