Убийство на Дворянской

Хитрово-Квашнин, дымя трубкой, подошел к окну. В просвете между липами он видел и толпу зевак, сдерживаемую конюхом, и широкую улицу, по которой сновали экипажи. Вот прогремел большой тарантас штабс-капитана Александра Вердеревского, директора курорта и помещика сельца Введенское, мелькнула легкая бричка коллежского асессора Федора Туровского, бывшего петродарского штаб-лекаря, пронеслась шинованная коляска губернского секретаря Владимира Абаносимова, уездного судьи. «Хм-м… Минуло не меньше года, как Владимир Иваныч женился на дочери бывшего городничего Курганова», – подумалось штабс-ротмистру. – «Добрая была свадебка, с оркестровой музыкой и фейерверком… Повезло Александре Ивановне, связала жизнь свою с порядочным человеком. Года три назад, решив подарить сестре имение в Малой Шехманке, Абаносимов отметил в завещании: «Прошу именем Бога тебя, мой друг сестра, всех крестьян моих, отданных тебе в наследство, единственно по моей воле содержать в отеческом призрении и не отягощать их свыше сил человеческих, по мне, что и они суть ближние наши». Немного найдется в уезде помещиков с подобным отношением к мужику. Наши крепостники норовят обременить крестьян сверх всякой меры, продают с раздроблением семейств, порют просто так, на всякий случай, доводя их до отчаяния, заставляя браться за вилы. Вот было взбунтовались крепостные генерала Пахомова в Ивановке. А что послужило причиной? Управляющий имением, чертово отродье, не только безбожно гнобил крестьян, но и имел блудное сожитие с их женами! Я еле утихомирил оскорбленных людей. Пишу генералу в Москву, капитан-исправник Хитрово-Квашнин, так, мол, и так, определенный вами на хозяйство человек – сволочь, какой свет не видывал, чинит произвол, прибегает к насилию, дайте ему немедленную отставку. Принял к сведению, и что ж? Управляющего в письме только слегка пожурил и оставил в должности. Меня это порядком разозлило. Приезжаю в генеральское имение и, едва сдерживая себя, говорю подлецу: «Заруби себе на носу, ничтожество, если до меня дойдут слухи, что ты опять взялся за свое, я тебя для начала тростью отделаю, а потом подвешу за причинное место на ближайшем дереве!» Впрок пошла угроза, угомонился шустряк. Даже после моего отъезда в Можайский уезд, не осмеливался чрезмерно обременять крестьян, а тем более блудить. Все интересовался у дворян, не надумал ли я вернуться в Харитоновку…».

ГЛАВА 7

Расследователь вздохнул и, опираясь на трость, прошелся по комнате. Внимание его привлекли мужской и женский портреты, висевшие на стене над диваном. Средние по величине работы были обрамлены в резные позолоченные рамы тончайшей работы. «Хорошо подобранная рама придает портрету объем и глубину» – вспомнились владельцу Харитоновки слова одного можайского художника-любителя. – «Она не только дополняет картину, но и подчеркивает ее достоинства».

– Это родители барина, Влас Иванович и Ксения Васильевна, – пояснил камердинер. – Очень набожны были, службы церковные не пропускали, считали это большим грехом. Благотворительствовали московским монастырям, призревали нищих. На закупку товаров Влас Иванович денег никогда не жалел, торговлю вел на широкую ногу, но вот в быту был неприхотлив. Питался скромно, одевался как все. Под стать ему была и Ксения Васильевна, все посты соблюдала, на наряды да обновы смотрела с равнодушием.

Хитрово-Квашнин подумал, что разговор с братом убитого был бы сейчас вполне уместным.

– Позови-ка сюда Аркадия Власыча, Игнатий.

Он снова взглянул на портреты. Влас Иванович, с пронзительными темными глазами, крупным носом и окладистой бородой с полотна смотрел сурово и недоверчиво. Ксения Васильевна, круглолицая и голубоглазая, напротив, выглядела непосредственной и открытой.

Когда грузный москвич вошел, Хитрово-Квашнин усадил его в кресло и попросил:

– Аркадий Власыч, расскажите немного о родителях и брате… Надо заметить, что вы очень похожи на мать. Брат, упокой Господи его душу, внешним видом больше отца напоминал.