Удольфские тайны

Эмили попросила освободить Аннет и описала дорогу к комнате, где томилась бедная девушка. Карло пообещал немедленно исполнить просьбу и уже собрался уйти, когда Эмили уточнила, что за люди прибыли в замок. Ее предположение оказалось верным: это был Верецци со своим отрядом.

Недолгий разговор с дворецким успокоил и вселил надежду: в нынешних обстоятельствах утешало каждое слово сочувствия, радовал каждый добрый взгляд.

Примерно через час появилась рыдающая Аннет.

– О, Людовико, Людовико! – горестно причитала бедняжка.

– Несчастная Аннет! – воскликнула Эмили и заботливо усадила горничную.

– Кто бы мог подумать, мадемуазель? О, ужасный, горестный день! Зачем я вообще до него дожила!

Она продолжала всхлипывать, стонать и жаловаться до тех пор, пока Эмили не остановила поток ее излияний, заметив с глубоким вздохом:

– Увы, смерть постоянно уносит любимых друзей. Приходится смиряться перед судьбой. Наши слезы не воскресят мертвых!

Аннет убрала от лица платок.

– Надеюсь, в лучшем мире ты встретишь своего Людовико, – заверила ее Эмили.

– Да-да, мадемуазель, – рыдая, проговорила служанка. – Но я верю, что встречу его и в этом мире, хотя он так тяжело ранен!

– Ранен! – воскликнула Эмили. – Но жив?

– Да, мадемуазель, но рана настолько тяжела, что сначала его сочли мертвым, так как целый час он не двигался и почти не дышал.

– Что ж, Аннет, я очень-очень рада слышать, что он жив.

– Жив! Пресвятая дева! Лишь бы не умер!

Мадемуазель Сен-Обер ответила, что надеется на лучшее, однако служанка уловила в словах госпожи тревогу, и чем больше Эмили старалась ее успокоить, тем сильнее Аннет охватывало беспокойство. Что же касается мадам Монтони, то горничная не смогла ответить ничего вразумительного.

– Я забыла спросить у слуг, мадемуазель, потому что думала только о своем бедном Людовико.

Немного утешив Аннет, Эмили отправила ее разузнать о тетушке, но получить достоверную информацию так и не удалось: кто-то из слуг действительно ничего не знал о судьбе мадам, а кто-то, судя по всему, получил приказ молчать.

Весь день Эмили провела в тревоге за тетушку; но ее не тревожили со стороны Монтони, и теперь, когда Аннет была на свободе и исправно снабжала ее едой, Эмили не подвергалась ни опасности, ни оскорблениям.

Два следующих дня тоже миновали без заметных событий. Вечером второго дня, когда служанка ушла, а Эмили легла в постель, тревога о судьбе тетушки навалилась с невыносимой силой. Не зная, как освободиться от страшных мыслей и видений, она встала и подошла к окну подышать свежим воздухом.

Все вокруг тонуло в безмолвии и мраке, если не считать светом слабое мерцание звезд, позволявшее рассмотреть очертания гор, западные башни и укрепление внизу, где мерно расхаживал часовой. Трудно было представить картину более мирную! Потрясавшие обитателей замка бурные страсти улеглись, но сердце Эмили не обрело безмятежности. Впрочем, ее страдания были тихими, терпеливыми, а не страстными, воспламеняющими воображение и сметающими барьеры разума.

Свежий воздух бодрил, и Эмили продолжала сидеть возле окна, вглядываясь в темноту, над которой в темно-синем эфире чистым светом сияли планеты, послушно совершая предназначенный путь. Она вспомнила, как часто любовалась ими вместе с дорогим отцом, как тот любил рассказывать о них и объяснять законы их движения. Эти воспоминания оживили другие, столь же печальные.

В сознании живо предстали все странные и горестные события, случившиеся после смерти родителей. Нежно любимой, тонко образованной, знавшей только добро и счастье мадемуазель Сен-Обер последние события и нынешнее положение – в чужой стране, в таинственном замке, окруженная предательством и злобой – казались скорее видениями воспаленного воображения, чем правдой жизни. Со слезами она подумала, как страдали бы родители, если бы могли предвидеть судьбу дочери.

Подняв глаза к небу, над восточной башней Эмили увидела ту самую планету, которой любовалась в Лангедоке ночью накануне смерти отца. Вспомнила разговор о покинувших тело душах и прекрасную торжественную музыку, вопреки разуму несущую таинственный, непостижимый смысл, и снова заплакала. Внезапно в воздухе возникли прекрасные звуки. Душой овладел суеверный страх. Эмили встала, прислушалась и в течение нескольких минут попыталась привести мысли в порядок. Однако человеческий разум не в состоянии устанавливать собственные законы над вещами, затерянными во мраке воображения, так же как взгляд не может различать форму едва видимых во мраке ночи предметов.

Удивление, вызванное восхитительными звуками, было вполне оправданным, так как давным-давно Эмили не слышала ничего похожего на мелодию. В замке Удольфо звучали лишь горластая труба и пронзительная, визгливая флейта.

Когда сознание немного успокоилось, Эмили предположила, что звуки доносятся снизу, из одной из комнат замка или с террасы. Недоумение и страх уступили место меланхолическому очарованию, витавшему в тишине ночи. Постепенно звуки удалились, затрепетали и, наконец, стихли.