Украсть богача

Двенадцать сторон судились друг с другом из-за ущерба, и каждая старалась привлечь внимание; вдобавок против нас выступало государство – за то, что мы спровоцировали беспорядки, за все похищения, избиения, захват телестудии, ну, в общем, вы поняли, за все эти крутые киношные штуки.

Можно подумать, мы стали американцами – судимся, пишем бумаги, вместо того чтобы эффективно решать вопросы, как в старые добрые времена, угрозами, вечными проклятьями и убийством родственников врага.

Личные судебные дела до сих пор не закрыты, так и лежат в папках документов, подлежащих рассмотрению в каком-нибудь муниципальном суде, принося прибыль моим адвокатам. Раз в несколько месяцев они присылают мне толстые конверты со счетами, официальными обвинениями и требованиями передать суду аппаратуру.

Обвинения в шпионаже в пользу Пакистана исчезли, словно по волшебству. Оказалось, Народная партия уже не верит россказням некоего телепродюсера, покрывшего себя позором. Все притворились, будто ничего не произошло, и бац! – обвинения предъявлять не стали, и СМИ с нескрываемой радостью похоронили эту историю.

Думаете, хоть кого-то из шафрановых это смутило? Хоть один из политиков пострадал от последствий? Думаете, народ запомнил, как несколько дней подряд бунтовал из-за какой-то там шпионской истории?

Ошибаетесь.

Обероя отпустили как ни в чем не бывало. Он скрылся. Наверное, ездит сейчас по миру, покупает дорогие солнечные очки, рекламирует проекты телевикторин каждому, кто готов его слушать, и избегает людей по имени Рудракш.

Пусть я вел себя как дурак.

Что бы я ни говорил об Оберое, его друзьях-политиках, отношениях между классами, но я хотя бы поступал как зрелый, ответственный человек. Прошлое прошло. У меня была невеста. Я трудился на благо международных отношений и собственного обеспеченного будущего.

Я позволил себе мечтать.

Никогда так не делайте, друзья. Не думайте о будущем. Живите одним днем, как учит нас дхарма и двойная бухгалтерия. В будущем всегда найдется тот, кто захочет вас поиметь, и, увы, не в хорошем смысле.

Меня выпустили под залог. Я полагал, что все сойдет мне с рук. Перебрался к Прии, планировал съездить в Ахмедабад познакомиться с ее родителями, подумывал возобновить выпуски викторины.

Поэтому, когда меня арестовали за мошенничество на экзаменах и разлучили с любимой женщиной, я почувствовал себя полным идиотом.

Полицейские явились утром, через две недели после окончания осады. Я сперва решил, что инспектор заглянул выпить чаю и уточнить какие-то подробности, но он вручил мне судебную повестку, и мир мой развалился на куски.

Меня отвезли в участок, втащили в душную комнату, кишевшую полицейскими. И зачитали обвинение.

Рамеш Кумар. Мошенничество на экзаменах. Максимальная мера наказания – пять лет тюрьмы.

Бхатнагар не подкачала. Она четыре дня сражалась за меня в душном зале, битком набитом адвокатами, мелкими клерками и секретарями, которые записывали каждый комариный писк.

Вид у нее был деловой и сосредоточенный. Форма отглажена до хруста, прическа волосок к волоску.

Четыре дня она пыталась меня отбить. И без толку. Было ясно, что меня посадят. Они нашли бывших моих клиентов, которые охотно дали показания. Распечатки звонков. Электронная переписка.

В последний день, когда заседание завершилось и все потянулись к выходу из зала, мы с Бхатнагар посмотрели друг другу в глаза.

– Прости, что не сумела помочь, Рамеш, – проговорила она, когда последний помощник инспектора наконец перестал на нас таращиться и вышел. – Мои боссы. Им нужно было найти виновного. Я пыталась их вразумить. Но ты оказался идеальным кандидатом.

«Да у меня всю жизнь так», – подумал я.

Если бы снимали фильм, там была бы Прия, и она крикнула бы Бхатнагар: «Они не имеют права! Так нельзя! Он же вам помогал!», и Бхатнагар бросилась бы к боссам, заставила бы их изменить решение, и на этих кадрах вступила бы испанская гитара, а за ней – детский хор.

Но увы.

У меня были лучшие адвокаты – все благодаря Руди.

К нему у меня никаких претензий. Из Норвегии вернулись его родители, целые и невредимые, загорелые и благоуханные, они слыхом не слыхали про всю эту историю с Пакистаном, сказали сыну: брось его, пусть гниет в тюрьме, но Руди не послушался. Он заглянул ко мне в конвойное помещение и пообещал сделать все, что в его силах.

Мои адвокаты – смуглые, с английским акцентом – казалось, готовы устроить геноцид, лишь бы меня вытащить.

Но этого оказалось мало.

Боссы Бхатнагар решили меня уничтожить. И она не сумела им помешать, как ни пыталась.

* * *

Меня посадили в тюрьму. Седовласый судья прикрикнул на журналистов, чтобы замолчали, и, видимо, тем самым исчерпал остатки своего здравого смысла, потому что потом он нанес мне последний удар – хриплым надтреснутым голосом зачитал приговор:

– Рамеш Кумар, за неоднократное мошенничество я приговариваю вас к году тюрьмы.

И стукнул молотком. Вспышки фотокамер, точно сполохи молний. Мои адвокаты на западный манер пожимают мне руку и садятся выписывать чеки себе на новые виллы, а я стою один. Потом охрана меня уводит.