Украсть богача

Для полицейских настал звездный час. Пиарься не хочу, изображай стража порядка (после того, как не сумел сдержать волнения по всей стране). Может, кто-нибудь из них потом даже напишет книгу – «Дни в аду: как я участвовал в осаде телестудии», или будет проводить телеинтервью, чтобы заработать денег на новую кухню или на переезд в Сакет[211], где живут все важные персоны.

Днем наконец проснулись и подтянулись студенты. Полицейские не мешали, вообще ничего не делали, только общались с журналистами, серьезно и важно похлопывая себя по пузу.

Студенты нас поддержали – кричали, чтобы мы сидели на месте и не выходили. Сказали, что мы герои и не имеем права поддаваться таким простым потребностям, как голод, желание помыться и не быть изрешеченными пулями.

Полиция любезно пропустила их за баррикады: пусть все идиоты будут с одной стороны, чтобы телезрители лучше оценили масштабы происходящего.

Как же мы задолбались! Ходили к торговым автоматам, причем платили за каждую мелочь, потому что Анджали Бхатнагар не потерпела бы вандализма, нет, сэр, и ели консервированный нут из студийного буфета – по сто ганди за банку, прикинули мы.

Бхатнагар день-деньской вела в глубине студии долгие серьезные телефонные беседы, мы же с Прией сидели за диванами, говорили друг другу то, что должны были сказать, да время от времени махали камерам и смеялись, когда умельцы читали по губам, что мы якобы обсуждаем, как захватить вертолеты и удрать в Пакистан.

– Я больше никогда не устроюсь на работу, да? – спрашивала Прия.

– Видимо, да, – отвечал я.

– Эх ты, большой мужчина, ты же должен меня утешать, говорить, что меня завалят предложениями. Какой из тебя получится муж?

– Тебя непременно завалят предложениями, дорогая, – повторял я.

– Спасибо, дорогой, – отвечала она.

Мы держались за руки и размышляли о будущем, которого может не быть.

С каждым вновь прибывшим студентом полицейские радовались все больше: тем масштабнее будет зрелище, когда они наконец решатся действовать – несколько десятков бравых офицеров, тонкая коричневая лента против толпы провонявших марихуаной, покусанных клопами юнцов с сальными космами. Операторы готовили рапид-камеры, чтобы снимать, как ломают кости и кричат от ярости.

Оберой совершенно пал духом. Я никогда не видел его таким. Мы даже перестали над ним стебаться, до того плохо он выглядел.

Через два дня у нас кончилась еда.

От голода Руди, должно быть, совсем голову потерял, потому что решил самостоятельно положить всему конец.

– Это я во всем виноват, – заявил он и попытался вырваться на улицу. – Я должен заплатить за то, что сделал, – выкрикнул он, но я отпихнул его от двери.

Прошло еще два дня, наши губы растрескались от жажды, мозги отупели от скуки, но в конце концов нам удалось уйти.

Придумала все Бхатнагар. Ей удалось-таки договориться с начальством. Я слышал, как она до ночи ругалась по телефону, и на пятый день чего-то добилась. Подошла к нам, объяснила, что вся эта ситуация тяготит ее боссов, и велела следовать за ней.

Мы вышли из студии. Мы поверили Бхатнагар. Просто взяли и вышли. Вдохнули свежий воздух. Протестующие встретили нас странными взглядами. Мы прошагали мимо них. Они не знали что делать.

Мы подошли к мешкам с песком, а нас так и не пристрелили. Считай, мы победили.

Инспектор полиции покачал головой и крикнул подчиненному:

– Скажи телевизионщикам, чтобы ушли минут на пять. – И подошел к нам.

– Что происходит? – спросил он. – Вы террористы. Идите в здание, или мы будем стрелять.

– Я старший следователь, – ответила Бхатнагар. – Я разговаривала с боссами. Все кончено. Мы выходим. Можете нас задержать. И хватит выпендриваться перед камерами.

И она прокричала ему что-то о воде и еде.

– Вам нужна рукопашная? Вам нужна красивая картинка для камер? – спросила она. – До Дивали два дня, идиот. Сегодня премьера нового фильма с Шах Рукхом. Кто на нас смотреть-то будет? Кому мы интересны? Задержите нас, и дело с концом. Студентов отправьте по домам. Позвоните начальству. А с нас хватит.

Она скрестила руки на груди и смерила инспектора взглядом. Он покачал головой и отошел в сторону. Видно, еще не привык к новому типу индийской женщины.

Мы стояли в тени полицейского фургона, коричневого, как навоз.

Сил ни у кого не осталось. Нас шатало, мы хлестали воду, как верблюды, и надеялись, что Бхатнагар права.

Оберой обезумел от страха. Трясся, как муниципальное здание, выстроенное на песке. Жадно пил воду, не сводил глаз с полицейских, прятался за нас, то и дело звонил кому-то и в панике говорил: «Пожалуйста, сэр, вы должны мне помочь, меня похитили пакистанские шпионы».

Полицейские на это только хмыкали. Никто не обращал на него внимания.

Чуть погодя вернулся инспектор.

– Арестовать их, – велел он. – Но не бить.

Бхатнагар удовлетворенно кивнула. Она сделала свое дело.

Мы протянули руки, чтобы на нас надели наручники.

Никто не сказал ни слова.

А потом нас повезли в тюрьму.

Двадцать один

В суде творился какой-то кошмар. Я вообще не понимал, что происходит.