Unknown

Он прекращал говорить, разглагольствовать или выпытывать, и поворачивался ко мне.

– Что?

– Я имею в виду, что птицы летают, потому что предполагают, что могут. Возможно, это то же самое.

– Нет. – Он всегда был категоричен, когда я что-то предлагал. – Нет. Это не то... нет. Птицы летают, потому что могут.

– Да, но почему они могут?

– Потому что они птицы!

– Это тот же самый аргумент, который ты использовал на прошлой неделе в отношении математики.

– Потому что математика - это математика.

– В твоих словах нет смысла.

И когда он оглядывал стол, вглядываясь в лица своих друзей в поисках поддержки, внезапно все снова улыбались, смеялись, веселились, и мы переходили к новой теме.

И наоборот, когда я намеренно пытался затеять с ним драку, чтобы выплеснуть злость за день, да еще и от голода, он скрещивал руки и говорил, что у меня есть пять минут, чтобы покричать на весь мир, и он не будет играть в адвоката дьявола ни секунды. После этого я всегда чувствовал себя лучше.

Я не сомневался, что он может быть опасным человеком, но он всегда держал это в узде, специально. Его мать рассказывала мне, что, когда он был маленьким, она беспокоилась, потому что его характер был взрывным. Она была в восторге от того, что после колледжа он поступил на службу в правоохранительные органы и маршалы. Он направил гнев на службу, за что она была ему благодарна. Когда я спросил других, единственным его другом, который видел Илая в бешенстве, был Джер Ковальски.

– Тебе лучше этого не видеть, – заверил меня Джер. – Он держит себя очень крепко. Я бы хотел, чтобы он этого не делал. Я бы хотел, чтобы он больше доверял себе, но Ян был таким же до того, как полюбил Миро, так что, возможно, все изменится, когда Илай тоже найдет свою половинку.

Я не был уверен в том, что Джер так оценил Яна Дойла. То, как он в считанные секунды превращался из нуля в крикуна, ужасало. Однако тот факт, что его крестники - пятилетняя девочка и ее двухлетний брат - ничуть не беспокоились из-за громкости его диафрагмы, заставил меня призадуматься. Они даже не вздрогнули.

– Он готов пустить пулю за любого из них, – сказала мне их мать, Аруна Даффи. – Он страшный, как и большинство этих парней, как и мой муж, но никогда - для меня или моих детей. Это нечто, знать, что между тобой и миром стоят львы. Все дело в балансе, не так ли? Если у вас есть лев, который защищает вас, вам придется время от времени рычать.

– В этом есть смысл, – согласился я, когда она положила свою руку на мою.

Друзья Илая стали моими, все, даже Ян Дойл.

– Мне очень жаль, – объявил я всей компании в октябре прошлого года, скорчив гримасу. – Но я не смог достать билеты на «Щелкунчика» для всех вас.

Пока все пытались понять, кому придется пропустить, Ян пробормотал слова благодарности из кухни, а затем объявил, что готов пойти на жертву.

Когда через четыре месяца после знакомства с Илаем я стал ведущим танцором школы, я первым делом позвонил ему. За ужином он сказал мне, что я не выгляжу счастливым.

– Я счастлив, – раздраженно заверил я его. – Почему бы мне не быть счастливым?

– Да? Счастливый - это именно то слово, которым я бы описал тебя сейчас.

Я поднял на него глаза, а затем отвел их.

– Говори, или я выбираю десерт, а в прошлый раз я взял то, что было с фисташковой глазурью. Ты чуть не выкашлял легкое.

Я содрогнулся при мысли о студенистом месиве, которое было десертом в новом месте, которое мы попробовали и которое должно было быть фьюжн-креольским. Это было невкусно.

– Сейчас. Расскажи мне сейчас, – потребовал он.

Я простонал.

– Я просто продолжаю задаваться вопросом, неужели это все, что есть на свете.

– Я не понимаю.

– Я имею в виду, что мои дни как бы набегают друг на друга.

– Конечно, они перетекают друг в друга, потому что ты делаешь одни и те же вещи снова и снова. А как иначе? У всех дни набегают друг на друга.

Каждое утро я разминался в течение двух часов: барре-класс, пол в центре, порядок, которому я следовал. Потом было от четырех до шести часов репетиций для любого шоу, а после ужина - вечерние занятия. Бесконечный цикл, прерываемый только шоу. Я постоянно занимался одним делом и репетировал другое. Такова была жизнь танцора.

– Знаешь, меня пристроили в Нью-Йоркский театр балета через танцевальную академию, когда мне было десять лет, – честно признался я ему. – В четырнадцать я стал танцором на полную ставку, а в семнадцать меня отобрали в кордебалет.

– Это потрясающе.

– Но сейчас мне двадцать восемь, я устал, и года уходят.

– Тогда тебе нужно развиваться, заниматься другими делами. Ты работал моделью, выступал в Лас-Вегасе с Cirque du Soleil, ставил балеты для других танцоров в других городах. Что еще ты хочешь сделать?

Проблема была в том, что я понятия не имел.

– Голливуд зовет?

– О Боже, абсолютно нет.

– Тогда?

– Не знаю. Я достиг своего пика, когда был молод. Я помню, как они говорили моей матери, что я был исключительным одиннадцатилетним ребенком.

– Она гордилась? – спросил он, зная, что я потерял ее, когда мне было двадцать.

– Да, – прохрипел я, делая глоток воды.

Он прочистил горло.