untitled

стам уже предлагали написать о Геффене, но все отказывались, потому что взяться за этот материал явно означало бы стать

посредником в отношениях между Тиной и Геффеном. Я тоже

мог сказать «нет». Я говорил Тине «нет» раньше, и хотя ситуа-

ция возникала довольно неприятная — Тина бросала на меня

смертельно холодный взгляд такой же силы, как и ее горячий

взгляд поверх банки с диетической колой, — но иногда это было

необходимо. Иначе можно было просто сгореть на работе или

стать специалистом только в чем-то одном, и этого от тебя ожи-

дали бы вновь и вновь.

Но я сказал, что Геффен — это интересно и что я возьмусь

за статью о нем. Зачем? Мне было любопытно узнать, как ведет

свои дела антимагнат вроде Геффена (история его жизни — это

тоже своего рода прототип ноубрау). Кроме того, думаю, мне хоте-

лось порадовать Тину, создать у нее впечатление, что я — жур-

налист, способный писать о людях, которые ей интересны, и

попасть в круг приближенных к ней авторов, приглашавшихся

192

к ней домой на ужин и получавших от нее факсы среди ночи.

Меня привлекало в Тине то, что она с головой окунулась в дон-

кихотский проект, в который ее позвал Ньюхаус, — воссоздать

«Нью-Йоркер» в качестве статусного журнала для новой ком-

мерческой культуры, в то же время сохранив литературные

качества культуры старой. Даже если предмет ее очарования

вроде Геффена не всегда оправдывал вложенную в него герои-

ческую энергию, сама эта энергия была очень привлекательной.

— Понимаете, мне сложно объяснить вам, что я делал в про-

шлом, не говоря уже о дне сегодняшнем, — говорил мне Геффен.

При этом он смотрел на оранжевое послеобеденное солнце, про-

бивавшееся сквозь жалюзи его лос-анджелесского офиса, и цвет

солнца был таким же, как и у солнца, садящегося над Мос Айсли

на компьютерах в ILM, и у солнца, освещавшего «Титаник», отправлявшийся к своему последнему закату. — У вас есть свое

понимание всего этого, — продолжал Геффен, — но на самом

деле все не так, все по-другому.

Геффен оторвал клеящуюся бумажку от блокнота, лежа-

щего на кофейном столике перед ним, и сложил ее вчетверо.

Он проделал это бессмысленное действие осторожно. Подвиж-

ные брови словно сдерживали скуку в его глазах, которая, каза-

лось, могла вот-вот перекинуться на другие части лица. Такое

впечатление, что весь энтузиазм Геффена, который его брови

были вынуждены выражать все эти годы по отношению к абсо-

лютно восхищавшим его артистам, оставили след на его ниж-

них веках — своего рода шлак из машины по производству звезд.

В Лос-Анджелесе стоял великолепный ноябрь

ский день.

Тридцать пять лет, наполненных для Геффена поп-мечтателями

и воплями в телефонной трубке, казались всего лишь далеким

звуком лир и флейт. Избавленный от всех своих деловых забот, 193

он был на грани того, чтобы погрузиться в экономику фана-

тизма, брендов и отношений, настолько чистую, что она каза-

лась прозрачной.

Зазвонил телефон. Геффен слегка повернул голову и посмо-

трел на определитель номера. На его телефоне было двадцать

кнопок быстрого набора с именами, в том числе Джефри Кат-

ценберга, Стивена Спилберга, Эдгара Бронфмана-младшего, Рона Майера, Кельвина Клайна, Пола Аллена, Аллена Грубмана

и Барри Диллера (могла ли быть среди них Тина Браун? — поду-

мал я) — «большая сеть» отношений с законодателями вкусов, с

которыми Геффен общался ежедневно.

Прежде чем вылететь в Лос-Анджелес, я отправил Геффену

факс, в котором написал, что представляю его человеком, кото-

рый ходит по ночным клубам в поисках новой «Нирваны» или

новых Guns n’Roses, бывает на гламурных вечеринках, летает в

Канны, сыплет афоризмами и т. д. Геффен позвонил мне и ска-

зал, что у него в жизни нет ничего подобного. Какое ему дело до

всей этой ерунды — алкоголя, шмоток, вечеринок? Он вел очень

тихую жизнь, встречался с друзьями, занимался живописью и

работал. Он не следил за новой музыкой, он не следил за ней уже

много лет. «Я должен честно сказать вам, — говорил он мне, —

что когда впервые услышал песню Smells Like Teen Spirit, то не смог

разобрать слова. Я никогда бы не подумал, что эта песня может

стать таким хитом, попасть на первое место в хит-парадах во всех

странах. Если уж я не мог разобрать слов на английском, то как

эта песня могла понравиться людям в какой-нибудь Греции?»

Геффен выпрямился на своем стуле, приподнял голову. На

нем были кроссовки «Рибок», джинсы и майка «Пума» под фла-

нелевой рубашкой, которая выглядела лучше, чем одежда из

магазина Gap, — некоторый элемент шика. («Надень хороший

костюм», — простонала моя мать, лежа в постели больная, узнав, 194

что я еду в Калифорнию брать интервью у миллиардера Дэвида

Геффена. Я надел хорошую майку — гаитянской группы RAM, я купил ее в Порт-о-Пренсе, и Геффену она сразу понравилась:

«Где вы купили эту майку?» — спросил он меня.)

Офис Геффена на Беверли-Хиллс, как и его дом на пляже

в Малибу, был отделан в белых тонах, и это был, с одной сто-

роны, религиозный буддист ский белый цвет, а с другой — в нем

читался вопрос: «Кому, собственно, какое дело?». «Дэвид реа-