Уроборос. Проклятие Поперечника

Эту радость я растягивал до следующей своей попытки превратиться в вечного странника по бесконечному Городу, бегства от обязанностей Свидетеля и привязанностей, приковывающих меня к одному месту. Нельзя сказать, что я не отражал свои попытки сбежать в Отчетах, но делал это чрезвычайно сухо и коротко, словно вот — заглянул за угол, там ничего интересного не обнаружил — банальщина и скукотища. Думаю, моё исследование возможности бегства никак не настораживало тех, у кого в конечном итоге оказывались эти отчеты — вряд ли эту инстанцию вообще можно было чем-либо удивить, тем более насторожить. Сколько Свидетелей делало нечто подобное? Наверняка, неисчислимое количество. Удавалось ли кому-то сбежать по-настоящему? Даже если удавалось, что маловероятно, то это никоим образом не касалось меня — не могло мне ни помочь, ни навредить. Отправляясь в путь, я каждый раз навсегда прощался со своим Домом, работой и неразделённой любовью, рубил невидимые канаты, привязывающие меня к ней, чувствовал себя собакой, сорвавшейся с цепи, птицей, вырвавшейся из клетки, — и эти чувства, казалось, никогда не закончатся, но стоило мне удалиться всего лишь на день пути, переночевать в какой-нибудь гостинице, как приходило жуткое похмелье: я метался по номеру, не понимая, как мог я бросить ответственную работу, доверенную мне обществом, Дом, подаренный мне от чистого сердца, и, самое главное, возлюбленную, пусть и не любящую меня, но такую, в общем-то, родную и близкую, пусть и недоступную, но находящуюся в таком же положении, как и я, любящую и нелюбимую, терпеливо выполняющую свой долг и не жалующуюся на несчастную долю. Я корил себя за малодушие и не находил в себе ни малейшего отблеска того желания сбежать, которое вчера всецело владело мной, поэтому не видел никакого смысла в том, чтобы продолжать бегство, а возвращение домой становилось единственно допустимой целью. Но потом постепенно приходило время очередной попытки сбежать, — желание сделать это набирало силу, росло и заполняло собой всё моё существо, так что я не в силах был ему сопротивляться и в конце концов подчинялся ему. Пускался в новое путешествие. Было в этом порыве, несомненно, и что-то прекрасное — пусть и на короткое время, но я ощущал себя почти абсолютно свободным, мог без каких-либо затруднений и отвлекающих факторов наблюдать за окружающей меня действительностью, над многими особенностями которой стоило призадуматься. Например, солнце… Оно медленно и неуклонно двигалось по небу, маленькое, но ослепительное, источающее свет и тепло. Никогда не получалось смотреть на него прямо, только краем глаза, — и всё равно, оно словно пыталось прорваться внутрь тебя, чтобы всё там сжечь дотла. Иногда сквозь тучи или туман на него можно было смотреть напрямую, тогда становилось ясно, что оно круглое, шарообразное. Катится по склону так медленно, что это практически нельзя заметить. Двигается не по прямой, а зигзагами, словно повторяя невидимый рельеф на небе, от Стены Света до Стены Тьмы, от Стены Тьмы до Стены Света. Две вещи, касающиеся солнца, ускользали от моего понимания, и никакие внутренние усилия и поиски ответа в книгах, не могли прояснить это. Во-первых, каким образом солнце возвращается? Ведь если Город имеет бесконечную протяженность между Светом и Тьмой, то прокатившись над головой однажды, солнце должно исчезнуть навеки. Если Город существует в виде ленты без начала и конца, лежащей на плоскости, тогда откуда берутся горизонты, один — над которым утром поднимается солнце, другой — за который оно прячется вечером? Возвращение солнца можно было бы объяснить тем, что оно проходит по огромному кругу над лентой Города, который на самом деле не лежит на плоскости, а замкнут в кольцо, но тогда это означало бы, что он не бесконечен. Во-вторых, что это за квадратное солнце, о котором упомянула дама Т перед своим исчезновением? Привиделось ли это ей или она имела в виду что-то другое, вовсе не солнце?

Конечно же, я пытался найти ответы на эти вопросы: и в книгах, и в самом себе, но не находил ничего, что было бы похоже на реальность больше, чем на фантазию. Не осталось рядом никого, кто бы мог помочь: ни Лангобарда, ни дамы Б, ни дамы Т, а приставать с этими вопросами к молодым соседкам я считал делом бесполезным и вредным для своей репутации, и без того изрядно подмоченной.