«Ужас Мой пошлю пред тобою». Религиозное насилие в глобальном масштабе

В поисках обоснований насилия сегодняшние религиозные активисты предпочитают обращаться к более традиционным исламским источникам. Например, доктор Рантиси и шейх Ясин объясняли насилие ХАМАС мусульманским императивом самообороны, причем оба распространяли его помимо телесного здоровья также на защиту собственных чести и достоинства[206]. Как говорил один из соратников Ясина, шейх Абд аль-Азиз Одех, исламская интифада – совсем не то же самое, что интифада светских приверженцев ООП, потому что исламская борьба соединяет моральное с политическим и отправляется от религиозного долга, а также продолжает исламскую традицию протеста против несправедливости[207]

. Эта идея – что обращение к силе ради защиты ислама включает борьбу с социально-политической несправедливостью – весьма любопытная и сравнительно новая. Едва ли какой писатель обладал бóльшим влиянием в плане расширения и переосмысления традиционной мусульманской идеи борьбы, или джихада, чем современный египетский автор Абд аль-Салам Фарадж. В памфлете Al-Faridah al-Gha’ibah («Забытый долг») он представил удивительно связное обоснование того, почему борьба с политическими врагами ислама необходима, и яснее любого другого писателя наших дней обосновал исламский радикализм с религиозной точки зрения. Изначально его брошюра была напечатана и разошлась в Каире в начале 1980‐х[208]

, и важнейшее в этом документе – что он укореняет деятельность нынешних исламских террористов напрямую в мусульманской традиции, обращаясь к священному тексту Корана и рассказам о Пророке, почерпнутым из хадисов.

Как утверждал Фарадж, фундаментальный предмет Корана и Сунны – именно война, и поэтому концепт джихада, «борьбы» следует толковать буквально, а не аллегорически. Этот его «долг», который мы столь глубоко «забыли», и есть джихад, означающий «битву, то есть сраженье и кровь»[209]. Более того, Фарадж требовал распространить джихад на всех, кто хоть сколько-нибудь отклоняется от моральных и социальных предписаний шариата – как на отступников внутри самой мусульманской общины, так и на предполагаемых врагов за ее пределами.

Более же всего в мысли Фараджа страшит его твердая убежденность, что бороться с отступничеством мирными и законными средствами невозможно. Для достижения справедливой цели истинный воин ислама волен использовать все доступные средства[210]

. Добрую службу отчаявшемуся бойцу сослужат, к примеру, обман, хитрость и насилие[211]. Фарадж установил для тактики определенные моральные ограничения – например, в политических убийствах следует по возможности избегать вредить случайным людям и женщинам, – но подчеркнул, что обязанность участвовать в подобной деятельности возложена на всех истинных мусульман без исключения. Награда же за нее – ни много ни мало местечко в раю. Сам Фарадж, видимо, уже его удостоился – после того, как был судим и казнен за соучастие в убийстве Анвара Садата.

Несмотря на крайний радикализм такого мировоззрения, Фарадж едва ли здесь уникален: за ним стоит целая традиция исламской политической мысли, уходящая корнями в начало прошлого века и даже глубже. Так, из числа мусульман-суннитов важнейшим радикальным автором был Абу-ль-Аля Маудуди, основатель и идеолог пакистанской религиозной партии «Джамаат-и-Ислами»[212]

. Отзвук его идей слышится и в сочинениях влиятельнейшего писателя во всей исламской политической традиции – Сейида Кутба, который родился в 1906‐м и, подобно Фараджу, подвергся казни за свою политическую деятельность[213]. Хотя и не описывая террористические приемы столь же тщательно, как Фарадж, Кутб заложил основы для его интерпретации джихада как приемлемого возмездия сторонникам некоторых современных явлений, якобы враждебных исламу.

Особенно рьяно Кутб выступал против тех, кто поощрял культурную, политическую и экономическую зависимость египетских властей от Запада. Проведя пару лет в США за изучением администрирования в сфере образования, он окончательно убедился, что американское общество пропитано расизмом и что на Ближнем Востоке американцы пляшут под дудку Израиля и того, что он считал «еврейским лобби» в Вашингтоне[214]. Обеспокоенный, что новые египетские власти раболепно копируют западные политические институты и руководствуется западными же ценностями, в начале 1950‐х он призвал к радикальному возврату к исламским ценностям и шариату. В книге под названием «Эта религия ислама» он заявлял, что человечество делится скорее по религиозному, чем по этническому или национальному признаку и что убийство морально допустимо лишь в контексте священной войны[215]. Наивысшая из всех войн, как полагал Кутб, – это борьба между истиной и ложью, чьими сатанинскими приспешниками буквально кишит египетское правительство. Неудивительно, что власти сочли подобные взгляды опасными; бóльшую часть 1950‐х годов Кутб провел в тюрьме, а в 1966‐м его заставили умолкнуть навеки.