Одна из главных черт терроризма, как я усвоил за все эти годы, – его банальность. Что делает всё это предельное насилие столь чудовищным – так это то, что оно исходит от тех и оттуда, от кого и где его меньше всего ожидают. Едва ли в какой религиозной традиции мы ожидаем столкнуться с насилием меньше, чем в буддизме, и едва ли где-нибудь теракты могут быть неожиданней, чем в тропических странах Юго-Восточной Азии и городах современной Японии. Однако именно ответвлением японского буддизма являлась «Аум Синрикё», моментально привлекшая к себе внимание всего мира, когда ее последователи пустили в токийском метро отравляющий газ зарин, убив больше десяти человек и навредив здоровью нескольких тысяч. Помимо этого, пацифистскую репутацию буддизма подпортили жесткие антиисламские движения в Мьянме и Шри-Ланке, а также затяжная война между буддистами и мусульманами на юге Таиланда. При всем своем предельном радикализме Ашин Виратху ничуть не уникален: он выражает общее гневно-оборонительное настроение религиозного национализма, который обнаруживается в целом ряде буддийских стран и множестве других религиозных традиций по всему миру.
Ашин Виратху и защита бирманского буддизма
Когда мы с Виратху беседовали в стенах его комфортабельного офиса в монастыре Ма Со Ейн в городе Мандалай, что в центральной Бирме, он приготовился защищаться от ярлыка «террориста», который на него навесили в журнале Time и многих других изданиях[278]
. Обвиняли же его в разжигании этнической розни. Лучше всего он известен как рупор «Движения 969», названного так в честь девяти атрибутов Будды, шести аспектов его учения и девяти качеств монахов, целью которого было охранять чистоту местной буддийской культуры от внешних влияний, прежде всего мусульманских. Поэтому это движение обычно рассматривали как антиисламскую группу ненависти.В буддизме главное – мир, напомнил Виратху. «Поддерживая буддизм, мы выступаем за мир во всем мире», – с видимой убежденностью заметил он. Его келья отражала всю мощь его духовного авторитета. Будучи лишь одним из четырнадцати старших монахов, управлявших монастырским комплексом на двадцать пять тысяч насельников, Виратху, очевидно, был здесь главным. На его сомнительную харизматическую репутацию указывали только рамки на стенах – по большей части вырезки из газет да его собственные фотографии. Называли его обычно просто Виратху, по его монашескому имени; «Ашин» – просто уважительное обращение к духовному лицу его ранга.
Начав беседу в непринужденном тоне, Виратху помрачнел, стоило речи зайти об уязвимости буддийской культуры Мьянмы перед внешними угрозами. «Мы должны защищать свой народ», – сказал он, нахмурившись.
«От кого же?», – поинтересовался я. Он имел в виду, что целая куча людей стремится уничтожить буддизм, а я продолжал давить, чтобы вынудить его сказать, кто же именно.
«От мусульман», – выложил он наконец. Или, точнее, от тех, кого он называл «исламскими экстремистами» – то есть людей, которые порочат буддизм. Не все мусульмане, по его словам, экстремисты, но под их влиянием большинство, и это отбрасывает тень подозрения на любого мусульманина в Мьянме.
Я попросил его объяснить на примере, как скромное исламское меньшинство – что-то вроде 4 % населения – может угрожать буддийскому большинству. Первое, что ему пришло на ум, – браки между мусульманами и буддийскими женщинами: после свадьбы, как он сказал, мусульмане вынуждают жен принять их веру и попрать изображение Будды. Однако же сколь часто такое случается, так и осталось неясным: другие мандалайцы на мой вопрос говорили, что припоминают всего пару-тройку случаев межэтнических браков.
Кроме того, Виратху думал, что мусульмане что-то скрывают, поскольку их мечети открыты не для всех. Когда я упомянул об этом в разговоре с лидером местных мусульман Ноором Салимом, тот ответил, что мечети закрыты, исключительно чтобы люди не заходили с улицы в обуви и не оскверняли молитвенное пространство[279]
. Позднее, показывая мне убранство своей непритязательной мечети, он также добавил, что опасается вандалов, которых могла подстегнуть риторика Виратху. Один раз мечеть в Мандалае уже сожгли, и ему бы не хотелось, чтобы это случилось опять.