В борьбе за трон

– Я убил бы вас! – не задумываясь ответил Роберт.

– А если бы виновным оказался не я, а король? – продолжал допрашивать Монтгомери.

– Тогда я подождал бы, сумел ли бы защитить Марию тот, кого она позвала на помощь, а если бы оказалось, что нет. то я сам отомстил бы за нее даже королю.

Граф Монтгомери протянул руку Роберту и воскликнул:

– В таком случае мы – друзья! Я ненавижу короля не за свою возлюбленную, а за собственное опозоренное имя. Он преследует с гнусной целью не мою невесту, а мою сестру. Когда Екатерина пригласила ее ко двору, у меня не было возможности удержать ее дома. Моя сестра так же, как и я, сирота, а потому находится под покровительством королевы. Несмотря на мои предостережения, сестра последовала совету Екатерины и явилась ко двору; уж очень заманчивой казалась ей придворная жизнь с постоянной сменой удовольствий; притом любопытство моей сестры было задето, да и ее самолюбию льстило быть фрейлиной королевы. Иногда я сам смеялся над своим беспокойством. Я утешал себя тем, что имя моей сестры слишком известно, для того чтобы кто-нибудь осмелился забыться перед ней; кроме того, приглашение самой королевы должно было служить гарантией, что никто не отважится оскорбить мою сестру. Я задавал себе вопрос, кто же может смотреть на кого-нибудь из семьи Монтгомери без должного уважения. Однако же какая-то необъяснимая тревога не покидала меня. Наконец один из моих друзей сознался мне, что при дворе распространился слух о любви короля к Кларе, на которую Екатерина Медичи смотрит очень благосклонно, надеясь таким образом вырвать Генриха из цепей Дианы. Узнав об этом, я поспешил за объяснением к своей сестре. Она была смущена, но старалась казаться спокойной и посмеялась над моей, якобы ложной, тревогой. В следующий раз, когда я пришел к Кларе, меня не допустили к ней, объяснив это тем, что моя сестра чувствует себя не совсем хорошо, лежит в постели, а в спальни придворных дам никто не имеет права входить. Сегодня Клара опять отсутствовала на вечере; это обстоятельство заставило меня предположить, что мою сестру умышленно прячут от меня, боясь, чтобы я не повлиял на нее в нежелательном для короля и королевы смысле. Тогда я решил посвятить в мою тайну одну из придворных дам, которую я особенно уважаю за ее преданность Марии Стюарт и еще больше за ее безупречное поведение, о котором, как о необычайной редкости, говорят при дворе. Видя мое беспокойство, Мария Сейтон нашла, что гораздо честнее сразу сказать мне всю правду, чем держать в неизвестности или терзать меня шаблонными утешениями. Она сказала мне, что предупредить позор сестры я уже не могу, так как Клара сделалась любовницей короля!

Я не мог, я не хотел верить в этот ужас.

– Это неправда, – воскликнул я. – Клара Монтгомери – не какая-нибудь развратная девушка. Если она действительно и стала любовницей короля, то, конечно, над ней учинили насилие, а потому в присутствии всей французской знати, в присутствии всего двора я вызову короля к ответу, я брошу ему перчатку в лицо.

Мария Сейтон горько улыбнулась. Если в таком горе может быть утешение, то я получил его, взглянув в глаза этой милой девушки. Столько в них было участия! Ее взгляд подействовал на меня как бальзам и помог мне собраться с мыслями.

– Тише! – проговорила она. – Король, конечно, виноват, но меньше, чем вы думаете. Ваша сестра любит его, боготворит, а потому ему и не пришлось прибегать к насилию. Лучше молчите, – прибавила она, – ведь дело поправить уже нельзя, зачем же вам разглашать позор сестры?

– Если это так, – прохрипел я, – то Клара более виновата, чем король. Но не требуйте от меня, чтобы я поверил вашим словам; я должен лично убедиться, иначе я все время буду сомневаться, даже в том случае, если священник поклянется мне в этом перед алтарем Бога.

Мария Сейтон взяла с меня слово, что я не прибегну к покушению на убийство короля, если она представит мне доказательство, что Клара любит Генриха и добровольно отдалась ему. Я дал слово в надежде, что Мария ошибается. Тогда она провела меня в помещение фрейлин, и там, стоя у дверей, я слышал, как развратница обрадовалась королю и позорила себя. Убедившись в этом ужасе, я убежал, как вор, но не для того, чтобы забыть о том, что произошло, а для того, чтобы придумать лучший способ мести и этим стереть пятно позора со своего имени, если это вообще возможно. Клара должна умереть, раньше чем развратник пресытится ею или прежде чем обнаружатся милости короля, купленные бесчестьем одного из членов нашей семьи. Клара должна умереть, раньше чем король вторично явится к ней; пусть он думает, что она сама лишила себя жизни, не будучи в состоянии пережить свой позор; пусть он придет и обнимет ее холодный труп.

– Я помогу вам, граф! – горячо воскликнул Сэррей. – Нельзя назвать убийством, когда лишаешь жизни человека, погибшего уже раньше, опозорившего себя. Я достану вам быстродействующий яд и пришлю лицо, которое передаст этот яд вашей сестре.

– Нет, вернее будет, если я сам отравлю ее! – возразил Монтгомери.