В борьбе за трон

У Дадли еще до его ареста начались нежные отношения с одной из дам этого союза; но он, конечно, вовсе и не подозревал, что красавица герцогиня Фаншон Анжели (так звали ее) обладает очень растяжимой совестью по отношению к дозволенным радостям любви. Красивые глаза герцогини совершенно очаровали Дадли, но она отлично умела держать в рамках дерзкую смелость своего страстного обожателя, так что сладостная цель его томлений казалась то уже совсем близкой, то снова далекой, в зависимости от того, каким хотелось видеть его ее кокетливому настроению: печальным ли, или веселым. Фаншон играла Дадли, и, в то время как он воображал, что она лишь борется с стыдливой добродетелью, она покоилась в объятиях какого-нибудь из многочисленных своих поклонников и смеялась над красавцем англичанином, занимающимся платоническим обожанием. Чем пламеннее становилась страсть Дадли, тем больше прелести находила герцогиня в том, что заставляла томиться его.

Екатерина потребовала, чтобы Дадли разъяснил события той ночи, когда была убита Клара; но прелестной герцогине все еще не удавалось приподнять покров над этой тайной, так как Дадли, несмотря на ее просьбы и угрозы возненавидеть его, тотчас же обрывал разговор, как только он касался этой темы.

Арест Дадли также не привел Екатерину ни к чему, так как еще не успели допросить его, как уже был получен приказ об освобождении; таким образом, оставалось лишь снова предоставить Фаншон добиться желанных результатов.

Дадли, оставив Бастилию и едва успев пожать руки своим друзьям, немедленно отправился в особняк герцогини. Его не приняли, но он тут же получил записку, в которой герцогиня приглашала его в тот же вечер, к десяти часам, в один маленький домик Сен-Жерменского предместья, где обещала встретить его. В той же записке были точно описаны и приметы домика.

Это обещало наконец томительно долго ожидаемое счастье! Дадли подумал, что, может быть, его заключение и страх за его жизнь тронули сердце Фаншон, и, упиваясь надеждой, уже видел себя в роскошном будуаре наедине с герцогиней; шампанское пенилось в бокалах, и его руки обнимали пылкую красавицу.

Сэррей и Брай видели, что он счастлив; но так как он сам ничего не говорил, то они не утруждали его расспросами.

Только Филли, казалось, сильно беспокоилась, и это так бросалось в глаза, что Сэррей заподозрил факт существования опасности, который был известен Филли, но о котором замалчивал его друг Дадли.

С того дня, как Сэррей угадал пол Филли, он избегал оставаться наедине с пажом, и это было тем легче для него, что Филли стремилась к тому же. Поэтому Сэррей был крайне поражен, когда дверь его комнаты вдруг отворилась и на пороге показался паж, робкий и смущенный.

Лицо пажа пылало, и хотя горб и безобразил его, и в его смуглом лице не было ничего привлекательного, все же Сэррею казалось, что при приближении к нему этого странного существа кровь в его жилах текла быстрее. Робкая застенчивость придавала особую очаровательность Филли; Сэррей не видел фигуры, не видел цвета лица, он видел лишь глаза, и его охватывали неописуемое страстное чувство и жажда обнять это существо.

– Что тебе, Филли? – спросил Сэррей, подавляя в себе свои чувства. – Ты сегодня весь день неспокойна и словно чего-то боишься. Разве нам грозит опасность?

– Да, грозит, но не нам всем, а только сэру Дадли, милорд! – ответил паж. – Ради бога, не давайте ему сегодня выходить одному. Ему назначили свидание.

– Что же, ты в союзе с дьяволом или шпионишь за нами? – недовольно спросил Сэррей. – Разве ты не знаешь, что Дадли никогда не простит тебе, если узнает, что ты стараешься проникнуть в его тайны?

– Пусть он возненавидит меня, милорд, путь побьет, если ему будет угодно; я охотно стерплю и то и другое, если он позволит предостеречь себя. Ведь дама, которую он любит, обманывает его.

– Откуда ты знаешь, что она обманывает его? Да и что тревожного в этом?

– Милорд, сэр будет больно уязвлен, когда узнает, что дама, которую он любит, насмехается над ним в объятиях других. Неужели ваш друг так мало значит для вас, что вы не хотите помешать ему выставить себя на посмешище?

– Филли, – возразил Сэррей, – если бы мой слуга рассуждал таким образом, я приказал бы ему молчать; если так говорит женщина, я говорю, что она ревнует; если же ты, Филли, принимаешь такой тон, какого я никогда не слышал от тебя, то здесь кроется что-нибудь более серьезное и важное, чем то, на что ты указываешь. Итак, говори, чего ты боишься? Забота о том, что Дадли обманут, не может заставить тебя так трепетать за него; тебе известно нечто большее.

– Милорд, – прошептала Филли, – эта дама – наперсница королевы Екатерины.

– Что же, разве это портит ее красоту?

– Она замужем. Ее муж может убить сэра Дадли…

– Филли, – перебил пажа Сэррей, – и у Дадли есть шпага, и он, пожалуй, вызовет к барьеру незваного защитника, вместо того чтобы взять его с собою для личной защиты. Будь ты юношей, ты поняла бы, что слишком неловко под предлогом дружбы быть опекуном мужчины.