В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов

— Да так оно и должно быть. Еще Ленин ненавидел Россию и русский народ. Не от хорошей жизни он написал «О национальной гордости великороссов». Только из политических соображений, в душе считая величайшим предрассудком эту самую гордость. И Троц­кий так считал, и Сталин, и Хрущев. Дорогой Александр Ивано­вич, поймите: ведь формула «Сталин — это Ленин сегодня» была абсолютно верной.

Выслушав рассказ о моей беседе с секретарем Иркутского обкома о том, что ни одно решение Политбюро по Байкалу так и не выполне­но, а «верхи» истекают словами, Л.М. с горечью сказал:

— Топят все в словах либо от бессилия, либо... решили покончить с советской властью. Нет альтернативы между советской властью в том виде, в каком она ныне влачит свое существование, и полным развалом хозяйства. Так как же восстанавливать настоящую со­ветскую власть, обуздать бюрократию?

Услышав, что в Иркутске я познакомился с экономистом Анто­новым, спросил:

— Что за человек? Меня очень заинтересовали его статьи.

Недоумевая по поводу дифирамба, спетого Ф. Бурлацким в честь Хру­щева, Леонид Максимович назвал последнего «бездарным самородком».

На мои слова о талантливости драматурга Вампилова, его способ­ности заглядывать под корку фактов и в обыкновенном обнаруживать значимое, Леонид Максимович ответил:

— Я читал его пьесы, но как-то они меня не заинтересовали. Из всей этой грозди считаю самым талантливым В. Шукшина. Очень острый глаз, чуткое ухо.

Опять заговорили о В. Астафьеве:

— Если бы ему побольше культуры при его-то таланте, может быть, его бы не распирала так любовь к Макарову? А то ему кажется, что в лице этого критика явилась ему сама культура. Разве был он таким человеком, перед которым так надо склоняться?

14 апреля 1988 г.

Гуляем с Леонидом Максимовичем. Он почувствовал слабость. Вернулись домой и сидели за чаем, беседуя часа три. Я передал ему содержание своего разговора с Василием Беловым, в частности, ска­занные им слова: «Русский народ полег на полях брани, тот, что ос­тался после Гражданской войны и коллективизации».

— Ну, если В. Белов так думает, тогда у русского народа не оста­лось никакого будущего, ждать нечего, — заметил он.

Очень сердито отозвался о только что появившейся в «Правде» ре­дакционной полосе:

— Неумелая, бестактная, грубо попирающая элементарные нор­мы демократии, подносящая кулак к носу каждого, кто думает не так, как автор ее.

Заговорили о негативной оценке, ныне распространяемой таки­ми, как Н. Анастасьев, В. Коротич, на всю советскую литературу предыдущих десятилетий. Протестуя, все же согласился со мной, что и Горький, и он, и даже Шолохов думали о нашем человеке, преуве­личивая его достоинства, его новые качества, его идейную устрем­ленность. Я покаялся и в своих грехах в этом плане. Согласился и с моим утверждением, что мы не извлекли для всего нашего дела уро­ков из того, о чем Горький говорил в «Несвоевременных мыслях». Оставил ему эту книгу почитать.

16 апреля 1988 г.

Погуляли часик, сели пить чай. Во время прогулки я рассказал то, что знаю якобы о беседе В. Белова с М. Горбачевым, продол­жавшейся полтора часа в пятницу. Василий Иванович откровенно сказал, что народ русский истаивает, что сегодня ничего не поставле­но на пути геноцида. Л.М. прервал: «А я во время беседы в Художе­ственном театре рассказал Горбачеву, как Хрущев присылал ко мне Шепилова и я тому сказал: “Передайте Никите Сергеевичу, чтобы он не пренебрегал русским народом. Этот народ еще может пригодить­ся!”». За это меня потом вычеркнули из общественной жизни.

Я спросил, что ответил Горбачев?

— Ничего. Промолчал, никак не выразив своего отношения. Зна­ете, В. Белов поступил правильно, решившись на полную откровен­ность. Может быть, Михаил Сергеевич находится в плену «нечистых сил»? Возможно, и я бы решился на откровенность, если бы он меня принял. Но напрашиваться не буду, особенно после статьи от 5 ап­реля в «Правде»— нечестной и нечистой, и верноподданнического шума, поднятого вокруг нее. Не могу согласиться и с чисто утили­таристским подходом к литературе. Настоящего-то пока ничего нет. Что сейчас читают? Поднимают шум вокруг Платонова, а я не осилил «Чевенгур» да и «Котлован». Блевотный, искусственный, выдуманный язык. Я не думаю, что на этом языке он смог бы говорить с женой, детьми. А почему считают, что с читателем можно? Не могу согласиться с вами, будто многое в творчестве Платонова — от Щедрина. У того было и чутье, и такт, и мера в употреблении вывернутых слов.

После чая началась исповедь о своем творчестве. Л.М. сказал, что, может быть, после него из его произведений ни одно не останется.