В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов

По телефону Л.М. спросил, кто это написал в журнале «Москва» статью «Встречи с Леонидом Леоновым»?

Сказал, что прочел с интересом. Обычно статьи о себе читает с раздражением, а здесь по делу. Подумал об Ольге Михайловне, но у автора другая фамилия, что и сбило с толку. Решил, что склероз, забыл, кому все это говорил.

Узнав, что она в Греции, просил передать спасибо и сказать о готовности выполнить ее просьбу о продолжении беседы.

23 марта 1988 г.

В пять тридцать вместе с А.А. Михайловым и Вяч. Шугаевым пришли к Леониду Максимовичу. Он был в ударе и говорил обо всем. Меня предупредил, чтобы я не удивлялся тому, что часто повторяет­ся в разговорах.

Вот некоторые мысли, записанные мною во время разговора.

— Горький называл меня превосходным сюжетником. Но ведь это жизнь лепит так здорово сюжеты.

— Самое сильное в пьесах Горького — напряжение поединка в ди­алогах. Но важен тон. Ошибка нынешних режиссеров, не исключая и Товстоногова, — крик в спектаклях. А кричать не надо. Можно крикнуть: «Пошел вон!» А можно и иначе: «Так как у меня болит сердце, прошу — уйдите!» И во втором случае действие будет силь­нее. Понимаете?

— Да, в одном из писем я сказал Горькому, что «жалко, что мы не договорили». Горький: «Да». И спросил: «О чем?» Признаюсь, я хотел сказать ему: «Не приезжайте!»

— Разве все писатели могут не работать, чтобы прожить? Боль­шинство же членов СП не работают. Талант надо поддерживать, но именно талант. A у нас в писательской книге десять тысяч фамилий. Чем занимаются эти люди?-

Потом стал рассказывать о взаимоотношениях со Сталиным, многое из этого я слышал раньше.

Снова вспомнил, как В. Катаев написал против него статью.

Рассказал, что вынужден был сочинять сценарии, а Пырьев ставил по ним короткие фильмы, не указывая настоящего имени сценариста.

Написал Сталину, не подучив ответа. А затем телеграмма Храп­ченко, что нужна пьеса. Как вернулся в 1942 г. в Москву, уговорили его прочесть пьесу в ЦДЛ и разделали под орех. Сидел с другом за рюмкой водки, закусывали луковицей. Звонок Поскребышева, а по­том Сталин, похваливший пьесу и пообещавший помочь ее поставить.

Я спросил: «Леонид Максимович, ведь вначале в пьесе были по­литические мотивы ареста?»

— В первой редакции, но из осторожности в окончательном тек­сте я сам это убрал, — ответил он.

29 марта 1988 г.

В прошлый раз, когда мы гуляли, Леонид Максимович сказал:

— Странно, на прошлом съезде писателей Ю. Верченко угово­рил меня подойти к Горбачеву. Тот сказал, что давно мечтает со мной познакомиться, поговорить. Вот уже почти два года не может найти времени.

Но вчера в Художественном театре был вечер в связи со 120-лети­ем Горького. В президиуме были Горбачев, Яковлев, Воротников, Ненашев и другие. Между Леоновым и Горбачевым сидел Г. Мар­ков. который не отодвинулся, когда они заговорили между собой.

Сегодня Леонид Максимович позвонил мне в 8 утра:

— Я вчера был на вечере. Ах, вы тоже были? И сидели в президи­уме? Как же я вас не видел? А ведь в моем разговоре с Горбачевым и вы фигурировали. Дело в том, что «голоса» передавали о том, что в США предпринимается полное издание писем Горького, якобы Гар­вард располагает большим количеством автографов. Михаил Сергее­вич спросил, что я по этому поводу думаю. Я ответил: «Надо посове­товаться с А.И. Овчаренко, он — лучший в нашей стране знаток Горького и сейчас занимается подготовкой писем к изданию. Конеч­но, американцы попытаются опубликовать письма, которых мы до сих пор не печатали из-за политических соображений. Но мы, — ска­зал я, — не должны бояться печатать письма, не совпадающие с офи­циальной ортодоксальной точкой зрения. Писатель имеет право на политические оттенки, поиск истины, даже заблуждения». На что Михаил Сергеевич заметил, что надо вернуться к этому вопросу, при­гласив специалистов. Он сказал об этом А.Н. Яковлеву. Имейте это в виду. Видимо, вас в ближайшее время пригласят.

Потом заговорил о том, что новое здание театра МХАТ ему очень не понравилось. Мрачное, темное, как склад...

4 апреля 1988 г.

Вчера я прилетел из Иркутска, где виделся с В. Распутиным, В. Астафьевым и другими русскими писателями. Как только по­звонил Леонид Максимович, он забросал вопросами: «Как здоро­вье В. Распутина? Не жалуется ли на травму, пишет ли? Как к нему там относятся?» Сказал, что завтра приду и все расскажу.

Пришел и сказал, что вернулся в очень тяжелом настроении. Мне кажется, что В. Распутин живет в полной изоляции, что мест­ные власти рассыпаются перед ним в любезностях, но в душе едва ли жалуют, т. к. ничего не делают для реализации его просьб не о себе, а о городе. В городе дефицит продуктов, воровство и т. п. Литературное окружение — тоже непросто. Думаю, что некоторые завидуют его талантливости. Хотя сам В. Распутин не жаловался, но в его глазах такая тоска.

Я сказал, что в Иркутске неожиданно для себя столкнулся с ка­ким-то яростным отношением ко всему нашему прошлому. Особен­но, со стороны тамошних евреев. Л.М. заметил, что и в Москве готовится какой-то документ с нигилистическим отношением к на­шей истории и — вдруг взорвался: