В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов

— Спасибо, что позвонили, — сказал Л.М. — Сижу всеми забы­тый. Даже на телевидении передавали рассказ о писателях на войне, обо всех вспомнили — о Симонове, Ортенберге, Эренбурге и дру­гих. Меня не назвали. В юбилей «Правды» некий Потапов тоже не назвал меня среди печатавшихся писателей на страницах газеты. Разве это не дискриминация?

А когда кто-то выразил ему неудовольствие подобным, он на со­брании, кажется, в Доме журналистов заявил, что ему «позвонил Ле­онов и устроил скандал из-за того, что я не назвал его имени. Чтобы он еще раз не устроил скандала, называю его имя». Вот так-то. Не знаете, кто такой этот Потапов? Чем известен? Уверяю вас, что я ему не звонил и ни разу в жизни с ним не говорил. Впрочем, бросим это...

— Что нового в литературе? Лично я погружаюсь в смирение, а вы?

— Еду в город Горький на конференцию «Горьковские чтения». Будет доклад Чивилихина о Леонове. Перечитал я и статью Горького о вас. Хорошая.

— Чивилихин — человек интересный, знающий. В «Памяти» от­личные страницы о Козельске.

— Ю. Бондарев пишет новый роман из жизни киноработников, — сказал я.

— Я верю в Бондарева. Он напишет хорошую вещь. Вообще-то почти у каждого писателя то, что пишется, лишь подготовка к глав­ной вещи. Не исключено, что Бондарев к ней подходит. Потому, что писать о киноработниках, у которых воздушные корни, — едва ли создашь на этом материале свою главную книгу...

16 мая 1982 г.

Ранний утренний звонок. Л.М. взволнованным голосом:

— Помните, я сказал вам фразу Горького обо мне? И еще Чивили­хину. Я выдал ее, чего и стыжусь. Как будто предал Горького. И вдруг сегодня ночью понял, почему он мне ее сказал. Разгадал, в чем дело. Пишешь-пишешь, и вдруг наступает разочарование, неверие в себя. Видишь недостижимость того, к чему стремишься. Вот и я сей­час испытываю такое состояне упадка. Припадки неверия в себя у тре­бовательных писателей наступают задолго до конца. У Горького это с 1931 года. В приступе такого настроя он и сказал, что я талантливее его. Сказал, рассчитывая на опровержение. Нет, не спорьте со мной. Он мог говорить похвалы, рассчитывать на похвалы, возражения, оп­ровержения. Это очень сложное алгебраическое чувство. Конечно, он радовался успехам собратьев. Он — просвещенец. Радовался, что рас­тет талантливая поросль. Хвалил. Но сравнивая с собой, отдавал пальму первенства мне. Он ждал опровержения, а я... ошеломился.

Поспорили. Затем поговорили о «Жизни Клима Самгина». Л.М. снова повторял, что роман создан из всех остатков, обломков, ока­завшихся на писательском столе и в конвертах... Я решительно не согласился, считая роман эпохальным, замысел его — продуманным и значительным.

И опять говорит о Горьком. О том, что он видел его под конец жизни, когда он сидел за столом, схватившись в отчаянии за голову. О том, что он сравнивал себя с Горьким и с чувством превосходства думал, что тот пишет прямолинейно, не обладает «боковым зрени­ем», а потом, читая, удивлялся его «мускулистости» и силе.

Сказав, что не пишется, Л.М. пожалел об этом:

— Достигается иногда такая высота, с которой видно все, ничто не препятствует видеть мир в его подлинности, но писать не хочется — нет внутреннего стимула.

26 мая 1982 г.

Сегодня, встретив Володю Чивилихина, проверяя свою память, спросил:

— Л.М. уверяет, что он выдал Горького, сообщив тебе и мне особую похвалу молодому Леонову. Что же ты услышал от Л.М.?

— Горький, выслушав одну из импровизаций Леонова, сказал вро­де, что Леонов — большой писатель, крупнее меня. А тебе что-то другое?

— Нет. Смысл тот же.

27 мая 1982 г.

Вечер провели у Леонида Максимовича. Пили чай. Он нарезал две сайки, за которыми сам ходил в булочную (так он сказал). Ольга принесла халву, и он с удовольствием ее ел. Грустно было видеть его теперь, сравнивая с тем, когда была Татьяна Михайловна. В доме многое менялось. Разговор не клеился. О.М. рассказывала о своей поездке на Псковщину. Л.М. вспомнил, как он поехал на родину, недалеко от Высокиничей.

— Вышел на холм. Вон там была деревня — нет ее. И вон там — тоже нет. И той — тоже нет. Что ж, оскудела Россия, разорена рус­ская земля, все тянут на целину, окраины — там возводят заводы, институты, грандиозные проекты осуществляют. Вот и слышали от Айтматова и других, что русский народ исчерпал себя, как когда-то греки, римляне. Главный подшипник, на котором вращается Совет­ский Союз — русский народ — что — всеми ненавидим? Мой народ падает, хочется верить, что упадет он вот так — на четыре лапы, чтобы после падения встряхнуться, напрячь все силы и встать крепче, хотя положение такое, что на него могут и наброситься со всех сто­рон. Надо идти к народу, сказать ему всю правду. Народ должен направлять свой ум на решение вопросов, не надеяться на власти. Сознают ли «на верхах» это? Как вы думаете, сознает ли это Георгий Марков — руководитель писателей?

— Сознает, но сказать не решается.