В поисках императора

Жестокая бойня, устроенная в лагере тигром, которого, если признаться начистоту, никто собственными глазами и не видел, многих солдат заставила задуматься о том, что же это такое на самом деле – тайга. Свою долю внес и Кайджар вместе с тремя якутскими помощниками, и новоиспеченные охотники, неожиданные таланты которых так долго скрывались под армейской формой. Их рассказы у костра о приключениях, о добыче, которая им досталась, медленно, но неизбежно меняли представления солдат о тайге. Теперь она уже не была просто непроходимой чащей, она стала миром, где можно есть, ходить, спать, искать приключений, да таких, что тот, кто не бывал здесь, и вообразить себе не может. Тайга была полна неожиданностей: однажды Кайджар наткнулся в лесу на селение, обитатели которого жили в таких примитивных хижинах, которых в России уже давно не видали. Жители встретили его, одетого в форму Преображенского полка, как какое-то неведомое, но могучее и прекрасное божество, которого надо бояться, как тигра. Они сложили к его ногам еду и приношения, умоляя не причинять им зла и уйти туда, откуда пришел, не тронув их женщин, которых предусмотрительно спрятали в хижинах.

Ипсиланти все понимал. Напряженный труд не давал ему задуматься над абсурдностью происходящего, а тигр и охотники Кайджара делали возможным то, что прежде казалось ему самоубийством: углубиться в тайгу и пересечь ее ради Тобольска. Россия неисчерпаема, у нее много ипостасей, так что можно затеряться в одной из них, продолжая все еще находиться в империи, и даже если его солдаты пойдут в тайгу, они останутся солдатами Преображенского, сохранят форму, оружие, выучку. Ипсиланти приказал солдатам учиться жить в тайге и обходиться тем, что она предлагает, прежде чем будет решено, кто из них последует за Хабаловым, а кто за ним самим. В полку, как он и предвидел, начался какой-то особый подъем, пробудилась жажда приключений, любопытство к этому новому миру, и князь позволил Кайджару организовать экспедицию для поимки тигра.

Глава десятая

Сундуки с их вещами, брошенные в подвал Ипатьевского дома, выдержали еще один воровской набег. Баулы и чемоданы были распахнуты настежь, оттуда торчали какие-то разноцветные куски ткани. Воры похватали все самое яркое и самое непригодное для обычной, не царской жизни: блестящие отрезы, вечерние платья царевен, брошки, сапоги и охотничий костюм царя, парадную форму, широкополые белые шляпы Аликс. Если не считать сапог, все это были вещи, которые никто, кроме членов царской семьи, не умел носить. Николай улыбался, представляя себе, как один из охранников, а это точно был кто-то из них, принеся домой украденное, пытается натянуть на мать или сестру вечернее платье Ольги вместе со шляпой Аликс, одной из ее замечательных снежно-белых шляп, которыми славились в Европе она и ее старшая сестра Елизавета, вдова дяди Сергея. Между Аликс и Елизаветой всегда существовало что-то вроде соперничества, как и между Дагмар, их матерью, и тетей Александрой, английской королевой.

Елизавета обладала неиссякаемой, но неброской внутренней энергией, не угасшей даже после многочисленных траурных событий, которыми была полна ее жизнь. Годы проходили мимо нее каким-то сторонним хороводом, они не трогали ее лица, не оставляли следов на фигуре, словно ей удавалось остановить их одним взглядом.

Однажды он пришел к Елизавете в ее московский особняк. Он нашел ее в саду, на вишневом дереве, разувшуюся, сбрасывающую созревшие ягоды компаньонке, – Аликс не зря называла сестру дикаркой. Увидев императора, Елизавета спрыгнула на землю, гибкая и грациозная, как девочка: «Хотите вишен, ваше величество?» – и, улыбнувшись, присела в реверансе. Возвращаясь из Москвы домой, в Петербург, он не мог не подумать, как сложилась бы его жизнь подле Елизаветы… Своего погибшего мужа она не любила, но истово его уважала, со временем став для всех образом смирения и благочестия.

Сейчас, когда Николай смотрел на сына Алексея во дворе, на качелях, которые ему смастерили лакей Трупп и повар Харитонов, он вспоминал тезку сына, «дядю Лёшу», и собственные к нему чувства. Тот всегда представлялся Николаю самым бесцветным из братьев отца; почему именно ему выпала судьба испытать любовь женщин?

Николаю казалось, что любовное влечение – это чувство, которое дано испытывать другим, что он должен выучиться ему, как некому искусству, которого пока не понимал до конца. Он очень огорчался, когда брак кого-то из родственников распадался и ему как главе семьи приходилось давать разрешение на развод. Нет, он не был моралистом, но он действительно испытывал острое разочарование, потому что верил в слова «яже Бог спряже, человек да не разлучает», которые скрепляют жизни двух людей во время обряда венчания. Что касается собственного брака, то для него литургический союз на небесах был превыше даже любви.