В середине века

Разговор был оживленный — под водку или коньяк, не помню что, но что-то, естественно, было. Вспоминали «тихим, незлым словом» лагерное бытие, а потом я напомнил Льву о несостоявшейся дуэли. Не пора ли разделаться со старыми долгами? Лично я не возражаю.

— Да, дуэль должна была произойти, — согласился он. — И поводы для нее, конечно, были серьезные. Но, видишь ли, я не помню причин нашей ссоры. Так что в дуэли теперь нет резона. Или ты считаешь по-другому?

Я считал, что резона не было и двадцать с лишком лет назад, а сейчас тем более. Я мстительно наполнил Льву, как развивалась наша ссора. Сперва жюри конкурса поэтов выше всех оценило мои стихи, а произведениям Льва отвело второе место, и он счел, что я коварно подвел его, ибо он поэт и должен впоследствии стать писателем, а я ученый и должен в дальнейшем быть только ученым — негоже поэту в родной стихии пропускать вперед какого-то ученого. И еще я напомнил, что неудачно высказался о Богородице, отнюдь не желая оскорблять ее, а он принял мои слова за поношение религии — и не стерпел этого. И злорадно закончил:

— Скажи мне теперь, профессор, кто из нac стал писателем, а кто — ученым? Не кажется ли тебе, что в той оценке моих стихов была какая-то внутренняя справедливость?

Мой друг Андрей Кожевников

1

Он появился в нашем опытном цехе необычно. Во-первых, не в бригаде, а индивидуально — правда, под охраной стрелка, доставившего его сразу к начальнику и передавшего там под расписку. Такой небригадный способ хождения еще не был необычным, многих заключенных перемещали из одной зоны в другую поодиночке. Но он был одет в вольную одежду — и много лучше, чем наши местные «вольняшки». Это нас всех, не исключая и вольнонаемных, поразило.

Я постараюсь описать его удивительный наряд — он надолго сохранился в моей памяти. Прежде всего — у новичка была роскошная шапка темного меха. «Соболь!» — убежденно доказывал нам Исаак Копп из репрессированных перед войной прибалтов, он считал себя крупным знатоком мехов. А на ногах нового заключенного были не ботинки, не сапоги, тем более не выданные нам по случаю осени валенки второго срока (очень «бэу»), а настоящие северные унты с собачьим мехом внутри и снаружи. Но самой замечательной частью наряда было, конечно, пальто — кожаное, кофейного цвета, на меху, с внушительным шалевым воротником. Самые высокие норильские начальники и мечтать о таком не могли.

Его появление вызвало толки во всех многочисленных уголках нашего опытного цеха, который, по общему заключению, «размножался почкованием», — это означало, что к основному помещению каждый год пристраивались новые крохотные комнатки для умножающихся служб и отделов.

— Большой начальник был недавно, — оценил нового заключенного Федор Витенз. — Такую одежду не покупают и не дают по блату. Она выдается только в порядке элитного снабжения. Взяли на работе, не успел переодеться.

— Ну и дурак! — оценил незнакомца наш цеховой кочегар Володя Трофимов, хороший парень и работяга, за недолгую жизнь успевший навесить на себя несколько судимостей — и последнюю по грозной 59-й статье, карающей за организованный бандитизм.

— Почему дурак? — поинтересовался я. У меня с Трофимовым были добрые отношения, я часто с ним разговаривал, расспрашивал, как он попал в разбойное кодло и как намерен жить после освобождения, если когда-нибудь выйдет на волю, — для таких, как он, будущая свобода всегда была проблематичной, на завершенный «по звонку» срок тут же навешивали новый.

— Вот еще — почему! Натуральный псих! В таких шмотках появиться в зоне! Да его в первый же вечер измантузят и вычистят.

— Он может и не дать себя раздеть. С таким надо будет побороться. — Я заметил, что новый заключенный, коренастый и крепкокостный, принадлежит если и не к богатырям — по росту не тянул, — то к борцам-средневесам.

Трофимов презрительно покривился.

— Как это — побороться? Засопротивляется — дадут пером в орла. За такое роскошное шмотье наши не побоятся нового срока.

— Ты-то хоть не свяжись по этому делу с твоими «нашими».

— Мне-то зачем? Недавно присмотрел в зоне одну деваху. И ей, и мне через три года на волю. Слово ей дал, что додержусь до звонка без добавок.

В этот же день наш начальник после долгого разговора с незнакомцем повел его по всем помещениям цеха — знакомить с нашей работой. В мою комнатку оба зашли, когда я прокаливал в муфельной настольной печи осадки растворов, доставленные от химиков. Рядом с печью на столе стояла коническая колба Эрленмейера со свежезаваренным чаем. Незнакомец сначала с наслаждением втянул в ноздри чайный аромат, потом подал руку.

— Андрей Виссарионович Кожевников, металлург-цветник.

— Андрея Виссарионовича привезли сегодня в Норильск и сразу доставили к Звереву, — сообщил начальник. Он, хоть и чистопородный вольный, даже член партии — впоследствии возвысился в Москве до заместителя наркома электроэнергетики, — не разрешал себе обращаться к заключенным инженерам иначе как по имени-отчеству. — Будет и у нас работать по специальности.