В середине века

— Повторяю: нет! Прежде всего он перешел со мной на «вы» и подчеркнул, что так будет и впредь. И, во-вторых, сказал: «Я сделал все что мог, теперь в лагере будут бояться обижать вас. Надеюсь, вам не придется обращаться за содействием еще раз!» Это не намек, а ясное указание на обстановку. Я понял его точно, как он хотел. И никогда больше не буду ему звонить. — Кожевников помолчал и добавил: — В наших отношениях было еще одно важное обстоятельство, но о нем как- нибудь в другой раз.

2

Все совершилось, как Кожевников спланировал. Никто его не обижал, блатные даже обходили, памятуя о властительном покровителе. И одежду он продал — естественно, без большого прибытка, львиная доля досталась посредникам. И дело себе в цехе разыскал — Тимофей Кольцов в электролизе разбирался, но как производственник, а Кожевников быстро проник в физико-химию процесса.

Свободное время он проводил в моей комнате, не мешая мне производить измерения, — непрерывно кипятил воду и заваривал крепчайший получифирный чай. До знакомства с ним я и не подозревал, что можно поглощать так много жидкости и так — почти до приторности — сдабривать ее сахаром.

Однажды я напомнил ему, что какие-то тайные обстоятельства вмешивались в его отношения со Зверевым, — мне хотелось бы узнать, что они собой представляли.

— Ах, это! — сказал он. — Знаете, будет очень длинный рассказ.

— Я примирюсь с любой длиной, — ответил я. — До освобождения еще много лет, надо заполнить это время интересными разговорами.

Рассказ его получился не только интересным, но и клочковатым. Кожевников растекался мысию по древу, прерывался, когда вызывали в цех, вновь приходил и, не торопясь, снова живописал историю последних лет своей жизни. Я постараюсь передать его рассказ своими словами.

Сразу по окончании института Кожевникова послали налаживать цветную металлургию в Монголии — о минералогических и рудных богатствах этой страны тогда имели преувеличенные представления. После продолжительного скитания по Северной Монголии — роскошная одежда привезена из тех поездок — он осел в южном Забайкалье директором Джидинского вольфрамового комбината. Комбинат этот, не такой уж большой, но немаловажный, помог ликвидировать нехватку в стране нужного металла. В предвоенном году подошло время уходить в отпуск. Он прилетел в Ленинград на родную квартиру, познакомился с интересной женщиной, накупил ей подарков, сделал предложение, получил согласие — и с головой погрузился в предсвадебные хлопоты. И тут его срочно вызвали в Москву к одному из замов Берия. Заместитель проинформировал, что на севере страны возводится огромный медно-никелевый комбинат. Заключенных туда навезено — тьма, а настоящих специалистов по цветным металлам нехватка. И вежливо поинтересовался:

— Не хотели бы вы, товарищ Кожевников, полететь в Норильск главным инженером комбината?

— Ни в коем случае! — ответил Кожевников. — У меня на очереди устройство семьи. На этой неделе свадьба.

— Свадьбу можно устроить в Норильске. Нужную праздничную обстановку создадим, можете не сомневаться.

— Да почему такая срочность? — возмутился Кожевников. — Не хочу я никакого Заполярья! Неужели весь ваш производственный мир клином на мне сошелся?

— Клиньев нет, — терпеливо разъяснил заместитель. — Мы недавно послали в Норильск вашего однокашника Владимира Степановича Зверева, он туда прилетел начальником правительственной комиссии, обследовавшей комбинат. Его вывод — без знающего и властного главного инженера комбинату трудно. Тут вы приезжаете в отпуск. Общее мнение — лучше кандидатуры не найти. Так что надеемся на ваше согласие.

— Согласия моего не будет! — отрубил Кожевников.

— Очень жаль, — подвел итоги заместитель наркома. — Будем искать другие варианты, раз отвергаете предложенную вам должность.

Кожевников вернулся в Ленинград. В ночь перед свадьбой за ним пришли. И потянулась долгая тюремная хлопотня: меняли тюрьмы, меняли следователей, выбивая вину в масштабе заранее запланированного преступления. Кожевников узнал и ласковые уговоры, и несусветную брань, и рукоприкладство, и стояние навытяжку под неугасимым огнем двухсотватгной лампочки. Он изнемог и понял, что предписанной свыше судьбы не избежать. Сказал: пишите, черт с вами — и подмахнул признание, что вредитель и антисоветчик, только шпионаж отверг, были и такие попытки: по твердому чекистскому соображению — раз побывал за границей, стал враждебным агентом.

— И пока меня мордовали в тюрьмах, главным инженером назначили Владимира Степановича, — завершил Кожевников свой печальный рассказ. — А меня после суда — в тот же Норильск простым заключенным. Теперь вы понимаете, как необычно сложились наши отношения со Зверевым и почему я больше не могу просить у него даже малейшей помощи.

— Вы правы. Однако остряки эти ваши замнаркомы! Придумать такую злую издевку! Между прочим, я знаю еще одну похожую историю — возможно, разыграл ее тот же высокопоставленный мерзавец. Вы слышали о Николае Николаевиче Урванцеве?

— Фамилию слышал, но лично не знаком.