В середине века

На другой день состоялся мой первый длинный разговор с Кожевниковым. Он приступил к исполнению своей работы инженера-металлурга. Точно очерченных обязанностей ему не установили. В плавильном цехе мощно трудился пирометаллург Иван Боряев с помощником Исааком Коппом — и там не требовалось других специалистов: Иван просто не потерпел бы, чтобы в его дела кто-нибудь вмешивался. Два других металлурга — Ильин и Алифбаев, оба казахи, оба в недавнем прошлом директора металлургических предприятий в горном Казахстане — осели в электролизном отделении. Старый неказистый Ильин притыкался с утра в дальний утолок и что-то писал — не то очередную жалобу в Верховную прокуратуру, не то рацпредложение по усовершенствованию его старого заводика. А крупный Аббас Аббасович Алифбаев, по природе «начальник замедленного действия», как хлестко окрестил его Боряев, медленно и важно расхаживал между ваннами, стараясь не прикоснуться к змеящимся повсюду проводам. В такой компании Кожевникову нечего было делать.

Он выбрал для «убийства времени» мою потенциометрическую. Здесь всегда можно было вскипятить чай, имелся и лишний стул, и даже отличный стол — свободный уголок стенда, на котором я разместил свои приборы: муфельную печь Марса, реостаты и главное сокровище — великолепный американский потенциометр для измерения «пе-аш», кислотности металлургических растворов. Для Кожевникова в моей комнате было еще одно достоинство. Приборами и измерениями он не интересовался, но к его услугам имелся хороший собеседник — я принадлежал к тем, кто не только умеет, но и любит слушать интересные повествования. Кожевников охотно этим пользовался.

Помню, что первая наша продолжительная беседа была посвящена происшествию с его роскошным одеянием.

— Собираетесь и дальше щеголять в дохе и драгоценной шапке? — поинтересовался я.

— Что вы, что вы! — воскликнул он. — И в мыслях не держу такого безумства. Сегодня ночью меня обокрали. И возвратили только с испугу — ваш начальник Лесин кипел и колотил ногами, так мне рассказывали. В другой раз постараются, чтобы не было кому возвращать. Прирежут в темноте — ножом в сердце, или, по-ихнему, пером в орла. Не сомневаюсь ни минуты.

— Что же вы собираетесь предпринять, Андрей Виссарионович?

— Как что? Все загнать! Свободные деньги в лагере нужней, чем дорогие шапки и доха. Сегодня же вечером начну переговоры с комендантом и нарядчиком, чтобы подобрали хорошего покупателя. В вашем Норильске немало вольных, которые не пожалеют денег за мое обмундирование.

— А вы не боитесь, что, пока заключенные комендант и нарядчик будут искать щедрого покупателя, их кореша осуществят указанный вами вариант с пером в орла?

— Вот уж чего решительно не опасаюсь. Зачем им понапрасну рисковать новым сроком? Ведь я согласился продать свою одежду, зачем же ее отнимать с убийством? Они разумные люди, хотя и бандиты. Я все рассчитал, будут действовать по моей росписи. При честной продаже они как посредники заломят максимальную цену — и им самим отвалится солидный куш. А вещи убитого загнать можно только за мизер, да еще надо найти покупателя-смельчака: моя одежда ведь сразу бросится в глаза, в ней не покрасоваться. Нет-нет, немыслимо сделать торговую операцию на крови. Сварганят дело по справедливости и с хорошим покупателем, щедрым и щеголем. Больше того. Пока его не разыщут, я буду пребывать в полнейшей безопасности, даже свою охрану мне обеспечат, чтобы какой-нибудь шакал не стибрил. Другое дело, когда получу мою долю коммерческой сделки. Тут придется самому позаботиться о личной безопасности в смысле охраны выторгованных денег.

Меня, признаюсь, впечатлило, с какой спокойной рассудительностью Кожевников анализирует варианты своей возможной гибели от ножа бандита и выгод, если того же бандита он превратит в торгового агента и личного охранника. Все это решительно не вязалось с моим отношением к лагерным героям — придуркам и лбам, сукам и чеснокам, в общем, ко всем, кто числил себя в кодле «своих в доску». И я выразил свое отношение к проблемам Кожевниковой одежды по-своему:

— У вас, конечно, есть еще одна могучая защита от бандитов — поддержка Зверева, перед которым трепещет даже лагерное начальство. Вы всегда можете обратиться к нему за помощью.

— А вот это — нет, — возразил Кожевников и улыбнулся, словно говорил о чем-то радостном. У него была своеобразная улыбка, умная и добрая, но очень редко соответствующая содержанию разговора. — Что Зверев мне благоволит, в лагере стало известно всем, и это благоприятно отразится на моем будущем. Но звонить ему по поводу новой услуги я не буду. Зверев не из тех, кого можно непрерывно просить о благодеяниях.

— Он, конечно, суров и жесток, но вы же его старый товарищ…