В середине века

Панферов, мне казалось, задумал стать тем руководителем литературы, каким был — и не всегда удачно — Максим Горький. Он объединял в «Октябре» писателей разных направлений и оттенков, разных национальностей и групп, — непрерывное сведение личных счетов, которым была полна наша литература, почти не ощущалось в его редакции. И если ему удалось бы прожить еще десяток лет, возможно, его «Октябрь» приобрел бы еще большее значение, чем вскоре предстояло приобрести «Новому миру» Твардовского. Тот был уж очень жестко связан с определенным направлением — это покоряло, но свидетельствовало о диктате редактора. В поздние панферовские времена «Октябрь» был много демократичней, Панферов пытался объединить в нем авторов разных взглядов, борцов разных направлений. Возможно, задача была фантастически нереальной, но она была.

Мне кажется, что в редакции ощущали и признавали разительную его непохожесть на других «просто редакторов». Помню, как меня удивила почтительность Бабаевского в любом его разговоре с Панферовым и о Панферове. «Федор Иванович сказал, Федор Иванович советует, Федор Иванович, боюсь, не согласится» — сколько раз я слышал эти фразы от него, от Дроздова, Винниченко, Замошкина, Шейнина, от других членов редколлегии. И это была не покорность «хозяину», так свойственная нашему служебному обиходу, а уважение к личности. В те годы более новая писательская известность Семена Бабаевского превосходила уже потускневшую славу Панферова. Три золотые лауреатские медали Семена Петровича бросали яркие отблески и на его книги, и на всю его плотную, невысокую фигуру, и на лысую голову. Было бы вполне логично, если бы эти два писателя общались как минимум на равных. И тени равенства не существовало! Разговаривали старший и почитаемый с младшим и послушным — и для обоих это было естественно.

Семен Бабаевский был как раз первым из редакции «Октября», с кем мне пришлось соприкоснуться. Он приехал в столицу со своего юга и остановился в гостинице «Москва», — наверное, еще не имел постоянной московской квартиры. Панферов поручил ему познакомиться с моей рукописью. По дурости я взял не обычный экземпляр, из отдельных страниц, а другой, по какой-то прихоти сшитый мной белыми нитками во что-то вроде книги. Бабаевский взял в руки рукопись, без интереса посмотрел на нее и вернул мне.

— Что ты мне принес? Она же у тебя готовая, только переплета нет. Ни одного листочка не изъять и не переписать. Для редактирования не годится. Иди и отправляй сразу в типографию — там еще, может, такую примут. У Шолохова и Горького, наверное, приняли бы. Вот как у тебя будет, не знаю.

Я молча вынул ножик, перерезал все нитки и рассыпал страницы.

— Теперь годится, Семен Петрович?

— Читать можно. А годится ли в печать, скажу после. Приходи через недельку.

Спустя неделю я вторично появился в гостинице — тогда пускали без гостиничных пропусков. Бабаевский честно прочел всю рукопись. Восторга она у него, естественно, не вызвала.

— Главное — повесть твоя Федору Ивановичу нравится. У нас все больше о селе пишут, а у тебя современный завод. Это его привлекло, он всем нам так сказал. Будем исходить из того, что надо печатать. Но сырая, сырая!.. Ну, что за название — «Производственная повесть»? Ведь вызов же! Так на тебя и на нас набросятся, что не отбрешешься от критиков. Название измени. И насчет техники… Невпроглот много, люди от грохота машин смерть устали, а ты к машинам еще свои автоматы и регуляторы… Тоже ведь грохочут. Ослабь, ослабь! Слушай, там у тебя двое целуются. Прочел с интересом. По-доброму целуются, душевно, не без пыла. Вот такие страницы читателю всегда нравятся. Добавь еще сцен с поцелуями, любовными объяснениями и ссорами — это создаст хорошее впечатление.

— О поцелуях другие писали лучше меня.

— И ты напиши. От повторения вреда не будет. И еще, знаешь, хорошо бы что-нибудь современное добавить — например, упомяни где-нибудь о ракетах: спутники, мол, запускаем, скоро и человек в космос полетит. Современность описывать — главное задание для литературы, помни об этом.

— Помилосердствуйте, Семен Петрович, да ведь книга об автоматах, которые меняют производство и психологию рабочего. Разве есть что-либо современней автоматизации?

— Как хочешь, как хочешь… В общем, вдумчиво перемараешь чернилами каждую страничку — возможно, и получится книга, которую можно будет читать. В таком плане буду информировать Федора Ивановича, ты на меня не обижайся.

Панферову, видимо, очень хотелось напечатать мою рукопись — он не обратил внимания на эту по существу отрицательную оценку. А я часто думал, что и Семен Бабаевский, и (до него) Александр Бек одинаково отнеслись к моей повести. И в их замечаниях было очень много верного, теперь я это вижу. И еще я думаю о том, что Бабаевский, настраивая меня на современность, тоже был прав: в книге описывались реалии скорей сегодняшнего, чем того, почти тридцатилетней давности, дня. «Производственная повесть», переименованная в «Река прокладывает русло» и не принесшая мне успеха, сегодня бы, вероятно, привлекла больше внимания.