В середине века

Впрочем, даже по ее внешнему виду было заметно, что доля ей выпала нелегкая: лет ей было около шестидесяти, а смотрелась она старухой. Небольшая, худенькая, морщинистая, довольно живая в движениях и речи, она двигалась с прирожденной — правда, уже стариковской — грацией. Панферов ценил ее как работника, уважал за ум и, всего вероятней, за то, что она знала Ленина и работала несколько лет в его секретариате, который возглавляла небезызвестная Лидия Фотиева. И Ольга Михайловна, это было видно, любила и выделяла Панферова среди других писателей.

— Он удивительный человек, другого такого не знаю, — горячо говорила она мне (иногда посетители в ее комнатке иссякали, и тогда мы вволю беседовали; порой она даже задерживалась после работы, чтобы закончить начатый разговор: она любила вспоминать). — Не то чтобы бессребреник, нет, но есть в нем глубинное равнодушие к деньгам. И не терпит тех, кто накопление делает целью жизни. Вот вам пример. Недавно получил гонорар за книгу и вызвал меня. «Ольга Михайловна, что мне делать с такими деньгами? Хранить для наследников? А зачем? Сбегутся на готовенькое — пусть лучше сами зарабатывают. Хочу пожертвовать сто тысяч на полезное дело, скажем — на детсады, и вызвать Анатолия Софронова. Он получил еще больше моего, но за каждый рубль хватается всей пятерней — пускай раскошелится. Ночи ведь спать не будет! И наследникам моим урок».

— И удалось ему вызвать Софронова на соревнование?

— Нет, — с сожалением сказала Ольга Михайловна. — Такие дела без согласия ЦК не делаются. А в ЦК (я туда пошла) мне сказали, что государство наше богатое, само способно содержать детские дома и в таких чрезвычайностях, как сбор пожертвований от писателей, не нуждается. Не удалось Федору Ивановичу прижать Софронова и проучить своих наследников.

Чаще всего я вызывал ее на воспоминания о Ленине и его соратниках. К Ленину Румянцева относилась как к воплощению всего лучшего в человеке, чуть ли не молилась на него, как на икону. Впрочем, это меня не поражало. Это было обычно у ленинцев.

Я знал много людей, работавших с ним, все они воспринимали его как Румянцева — только она, литературно очень образованная, ярче и точней формулировала это единое ощущение. Иногда я удивлялся противоречию его человеческой природы и его политической натуры. Ленин-политик был жесток до беспощадности, упрекал исполнителей своих распоряжений за мягкотелость, покладистость и уступчивость, за все то, что Сталин впоследствии наименовал «гнилым либерализмом». Даже самому Сталину, от природы отнюдь не мягкому, порой доставалось от Ленина за политическую терпимость — об этом свидетельствуют исторические документы, об этом Молотов говорил Феликсу Чуеву, а тот рассказывал мне. А в отношениях с сотрудниками, в общении со знакомыми и друзьями Ленин был мягок, доброжелателен, отзывчив и чуток. В нем гнездилось гигантское противоречие между политиком и человеком — и оно не выглядело антагонистичным. Оно было естественно и по-своему гармонично — две стороны единого характера. Никто из тех, кто был знаком со Сталиным, не говорил о нем и отдаленно похожего. Политик и человек в нем неразличимо сливались. Он был одинаково жесток и в служебном кабинете, и в быту. Сталина слушались, его боялись и уважали, но никто из тех, кто его знал, не был по-человечески влюблен в него. А в Ленина его сослуживцы (разумеется, не политические противники) влюблялись.

Однажды Ольга Михайловна рассказала, что как-то, когда она собиралась уйти, в секретарской появился Ленин. На дворе было холодно и ветрено, а старенькое ее пальто кое-где просвечивало. Ленин испугался: да как вы пойдете, вы же простудитесь. Она храбро ответила: не простужусь, я привыкла так ходить. Утром Ленин сам принес ей в секретарскую записку для коменданта кремлевского склада с просьбой выдать хорошее пальто. Румянцева пошла на склад реквизированных у буржуазии вещей. Глаза ее разбежались, она растерялась — так много висело на плечиках дорогих шуб, ротонд, мантилий. Она выбрала пальто поскромней, но комендант не дал его. Нельзя, сказал он, Владимир Ильич позвонил, чтобы подобрали самую теплую и красивую одежду, вот возьмите это меховое манто, оно вам к лицу. Вечером Ленин снова явился в секретариат — проверить, выполнил ли комендант его просьбу, — и очень одобрил новое пальто Румянцевой.

— Столько лет я носила это манто! — расстроганно говорила Ольга Михайловна, ее глаза влажно поблескивали. — Оно уже истрепалось, но жаль было расставаться: ведь подарок Владимира Ильича!