В середине века

— Вот-вот — умолчал, чтобы не врать. Но ведь и я не потребовал от тебя очевидного вранья. Я только указал, что нет в твоем романе этих решающих сил — партии и рабочего класса. И пусть читатели подумают, почему их нет. Намеком, но уведомил наивных, что многое, очень многое недоговорено, хоть автор и старался избежать прямого вранья.

— Нескоро нам до полной правды, не доживу, — невесело сказал я.

— Наверно, не доживем до правды, — согласился он. — Но жить надо.

Мы допили бутылку и стали прощаться.

— Ты плохо поступил со мной, но я тебя люблю, Зелик, — сказал я. — Давай встречаться.

— Спасибо, что не держишь зла, — ответил он расстроганно. — Я тоже тебя люблю, хоть ты написал плохой роман. Моя квартира в Ленинграде всегда для тебя открыта.

Несколько лет мы не встречались, а затем Штейман сыграл очень важную роль в моей судьбе. Мы с Галей приехали в Ленинград и остановились в его каморке. Он уже покончил с одиночеством. Его женой стала Валентина Андреевна Новикова, женщина его лет, добрая, умная, очень хозяйственная. Раньше он не был избалован заботой и пониманием своих недолгих подруг, а сейчас, на склоне лет, приобрел истинного друга и помощника. Но литературные его дела не ладились. За десять лет новой жизни в Ленинграде он напечатал лишь две маленькие книжицы рассказов и фельетонов — и они далеко уступали его доарестным хлестким и громким критическим статьям. Возможно, поэтому, а еще больше — из-за повторяющихся сердечных приступов он почти постоянно был в подавленном настроении. Однажды утром я увидел его у открытого окна. Я подошел и стал рядом. На другой стороне Невского виднелось правое крыло колоннады Казанского собора.

— Красота какая! — с тоской сказал Зелик. — Нам с Валей выделили квартиру в Купчино, две комнаты, можно кабинет устроить, очень хочу переезжать, но жаль бросать вид на Казанский. И уже не знаю, что лучше.

— Однажды у президента Академии Наук Александра Петровича Карпинского спросили, какую он хочет квартиру в Москве. Он ответил, что согласен на любую, только чтоб окна выходили на Неву. Вроде тебя, Зелик.

— А ты не вернулся после реабилитации в Ленинград, где жил до ареста, а зачем-то поселился на «Диком Западе», в Калининграде. Что за причуда! Как твои литературные дела?

Я ответил, что дела, в общем, малоуспешны. Правда, напечатал новый роман в «Октябре», несколько повестей в «Знамени» и «Неве», но рассказы о тюрьме и лагере отвергнуты. И еще одна крупная неудача. Старое увлечение научной фантастикой вызвало потребность самому писать ее. Но законченный мной роман о будущем человечества «Люди как боги» встречен рецензентами в штыки. Рукопись последовательно отвергли «Детская литература», «Молодая гвардия», «Знание», мое родное калининградское издательство, журнал «Знамя», а «Наука и жизнь» предложила сократить ее в два раза, на что я не пошел. Преодолеть такое дружное неприятие я неспособен. Придется отказаться от мысли стать писателем-фантастом. Рукопись засунул в шкаф и никуда ее больше не посылаю.

— А твое собственное мнение об этом романе? Помнится, ты объективно оценивал недостатки своего первого крупного произведения. Тебе, стало быть, могу верить.

Я заверил Штеймана, что мой фантастический роман гораздо лучше того, что печатался в «Новом мире», и я искренне не понимаю, почему рецензенты так на него ополчились. Он подумал и сказал:

— Пришли его мне. Хочу сам посмотреть, чего ты стоишь в фантастике. Я не знаток и не любитель этого жанра, так что на критику не поскуплюсь, но тебе это будет полезно.

Вернувшись домой, я послал Зелику рукопись и забыл о ней. В то время я начал работать над повестями о физиках-ядерщиках, используя свои старые знания в области атомных проблем — все-таки несколько лет пришлось ими заниматься, — и уже не думал возвращаться к фантастике. Но примерно через полгода после разговора с Зеликом меня вызвал к телефону писатель и критик Владимир Иванович Дмитревский.

— Мы с Евгением Павловичем Брандисом готовим к печати сборник фантастики «Эллинский секрет». Зелик Яковлевич Штейман предложил мне ваш роман, предупредив, что с вами этого не согласовывал и что рукопись уже отвергли многие издательства. Он нам понравился. Будут ли у вас возражения против его напечатания?

Разумеется, возражений у меня не было. «Эллинский секрет» с моим романом вышел в свет в 1966 году, а Лениздат попросил продолжить повествование дальше, посчитав напечатанное лишь первой частью эпопеи. Так я стал писателем-фантастом. И даже то, что в эти годы печатались в «Знамени» и выходили отдельными книжками романы и повести о ядерщиках (три рукописи увидели свет, две задержаны цензурой и не напечатаны до сих пор), уже не свернуло меня с нового моего пути. Глубоко уверен, что без помощи Зелика я бы сложил руки и никогда не вернулся к этому жанру.

Зелик радовался успеху моего фантастического романа, пожалуй, больше, чем я. Он торжествовал: