В середине века

В 1955 году состоялось и наше очное знакомство. Я пришел к нему домой, он жил тогда в районе Марьиной Рощи на какой-то из Октябрьских улиц. Жены его не было дома, он поставил угощение — две бутылки «Двина» и один лимон, больше ничего в квартире не оказалось. Коньяк мы одолели весь, лимон тоже и наговорились всласть. Он подарил мне свою книгу «Сталинград на Днепре», где имеются страницы, написанные с большой силой, особенно сцены ночной молитвы немцев в окружении и отчаянной — сразу после молитвы — попытки армии Штеммермана[18] вырваться из кольца дивизий Конева.

На другое утро мы пошли с Галей в гостиницу «Тбилиси». Мы не виделись со Смирновым почти десять лет, за это время он выпустил свою «Брестскую крепость», стал знаменит, получил Ленинскую премию. Его номер, угловой, роскошный, на две комнаты, с окнами на тот же Дом правительства, был полон народа, в основном — героев его книги о Бресте, их друзей и грузинских писателей. Пили коньяк, ели фрукты, произносили длинные и хорошие тосты в честь Смирнова. Он обнял и расцеловал меня, представил окружающим, а потом отвел к окну и похвастался:

— Знаете, где я живу? Этот номер занимал Александр Дюма.

Я поглядел на Нонешвили, расхаживающего среди гостей, и возразил:

— Ну нет, Сергей Сергеевич, номер, где жил Александр Дюма, в гостинице «Интурист», а не в «Тбилиси». И занимаем его мы с Галкой.

— Кто это вам сказал?

— Это сказали в Союзе писателей.

— А мне в ЦК партии. А что выше — ЦК или Союз? Даже поздравили — будете жить в самом знаменитом номере. Они ведь считают меня большим писателем, — добавил он, словно извиняясь. Он как-то стеснялся своей внезапно нагрянувшей всенародной популярности. — Вам, наверное, приврали насчет Дюма. Надо бы проверить.

— Проверим, — пообещал я. — Вернусь в свою гостиницу и проверю.

— Сейчас едем на Тбилисское море, хочу посмотреть. Вы с нами в моей машине.

На Тбилисское море поехала целая кавалькада машин. В первую, личную смирновскую (он сам получил ее в Горьком в счет ленинской премии, завод расстарался на лучший экземпляр для прославленного писателя), сели он, Нонешвили, один из героев Брестской обороны, ныне доктор филологии и профессор, и я. Во второй, нонешвилевской, разместились женщины: Вирджиния, жена Смирнова, Медея, жена Нонешвили, еще некая Офелия, тоже чья-то жена, а между дамами со столь замечательными именами — моя Галка. Разговор в женской машине, Галка потом рассказывала, шел классический дамский — о нарядах, о хороших ателье, об импортных товарах. В автомобилях, следовавших за передними двумя, разместились остальные почитатели и знакомцы Смирнова.

Тбилисское море представляло собой недавно завершенное водохранилище с еще не устоявшейся мутной водой. Милиция автомобили на берег не пустила, исключение сделали только для машины Смирнова, и около нее, словно подчеркивая исключительность события, установился — самое точное слово для этой операции — милиционер в мундире.

Смирнову захотелось купаться, мне тоже. Плавок мы с собой не захватили и полезли в воду нагишом. Никто не пожелал составить нам компанию. Мы со Смирновым плавали и ныряли, а на берегу стояли остальные в темных парадных костюмах, при галстуках, надушенные — и терпеливо ожидали нашего возвращения. День был безоблачный, жаркий, а мы со Смирновым были единственными на всем море, кто захотел поплескаться в воде.

— Теперь в ресторан, Сергей Сергеевич, — энергично возгласил доктор филологии, когда Смирнов стал одеваться. Герой Брестской обороны был распорядителем празднества.

Перед рестораном, возвышавшимся на откосе водохранилища, теснилась толпа жаждущих (наверное, по случаю жаркой погоды) выпить и закусить, но двери охраняли строгие сторожа. Доктор филологии проверял по своему списку, кого пускать. В обширном зале было накрыто всего два стола, один подлинней, человек на двадцать, другой покороче.

За длинным столом разместились почитатели Смирнова и он сам, короткий оставался пустым. Доктор филологии, стоя, принимал с подноса, принесенного официантом, наполненные до половины бокалы и поочередно дегустировал их содержимое. Человек пять-шесть, окружив его, молча наблюдали за священнодействием снятия винной пробы.

— Пьем «Цинандали», — объявил доктор филологии. Его решение встретили одобрительным гулом. Все стали рассаживаться по местам.

В это время появились гости второго стола. Восемь человек тихо расселись с двух его сторон, около них возникла целая армия официантов. Я где-то читал, что на больших приемах за рубежом каждого гостя обслуживает свой кельнер, возвышающийся за спиной. Что-то похожее изобразилось за вторым столом. А стол поклонников Смирнова обслуживали два или три официанта, они явно не справлялись со своими обязанностями. Зато им помогали велеречивые тосты — длинные, как эстрадные новеллы. Во время тостов все только слушали, прекращая есть и пить, — это давало возможность официантам сменить блюда и наполнить бокалы.