В тени

– Ничего страшного. Ты молодой, зарастет быстро. В тыл не отправлю!

– А я и не собираюсь!

– Вот и хорошо. Нина, обработай рану лейтенанту.

Нина продезинфицировала рану раствором марганцовки и, наложив по краям мазь, стала бинтовать руку. Она плакала от счастья.

***

К исходу третьего дня боев, снег на льду Волхова потемнел от трупов. Комбат Капустин решил воспользоваться этим обстоятельством, чтобы внезапным броском достичь противоположного берега, где закрепилась рота лейтенанта Смирнова. Немецкие пулеметы расстреливали всех, кто не успевал вовремя повалиться на лед, однако, подступающие сумерки облегчали скрытое передвижение между окоченевшими телами.

Через час батальону удалось скрытно достичь другого берега Волхова, и он вступил в бой, изрядно потеснив немцев. Еще через час на льду показались санитары, которые стали подбирать раненых. Те, кому помощь была уже не нужна, ждали своей очереди. Мороз сковал их, оставив такими, какими они были в последние мгновения жизни.

– Почему не собирают трупы? – спросил комбат у водителя полуторки.

– Они не убегут! – коротко ответил тот.

Собирать трупы начала наспех сколоченная похоронная команда из «обозников» хозяйственного взвода, возраст которых перевалил за пятьдесят. Они неторопливо грузили тела в розвальни и везли их в тыл. Собирали сначала, естественно, своих; однако трупов было слишком много.

Похоронная команда быстро нашла выход: основную массу тел начали укладывать в воронку от двухтонной бомбы, предварительно расширив ее. Когда был уложен первый ряд покойников, к воронке подъехала выкрашенная белой краской «Эмка». Из нее выбрался подполковник, одетый в полушубок с нездоровым, осунувшимся лицом.

– Что вы делаете, суки? – закричал он на «обозников». – Народное добро не бережете! Да, я вас всех под трибунал отдам! Куда вы их таскаете одетых? Инструкцию забыли? Так я вам ее быстро напомню! Вы их еще с оружием похороните! Немедленно все снять! Нательное белье оставить! Понятно?

К нему подскочил молоденький офицер, на петлицах которого сиротливо поблескивал один кубик, и вытянулся по стойке «смирно».

– Товарищ подполковник! Как же с них стягивать обмундирование, ведь трупы закоченели?!

– А мне плевать, как вы будете это делать! Выполняйте приказ, младший лейтенант, если сами не хотите оказаться в этой яме! Надеюсь, вы поняли меня?

– Сука! – тихо произнес младший лейтенант, провожая взглядом «Эмку».

«Обозники» стали раздевать убитых. Мат, словно дополнение к морозу, повис в воздухе. Окоченевшие тела, словно не желая расставаться с одеждой, не поддавались. Приходилось ломать мертвым руки и ноги, чтобы снять с них обмундирование. Вскоре возле ямы выросла целая гора из шинелей, валенок, полушубков, ботинок, гимнастерок, брюк. У раздетых трупов вид оказался и вовсе жалкий. Красноармейцы-нестроевики буквально озверели от такой работы, они мечтали лишь об одном, как можно быстрее завершить ее и укрыться от мороза.

– А немцев хоронить будем? – обратился к командиру красноармеец преклонного возраста.

– Немцев – под лед. Возьми с собой человек пять и организуйте прорубь!

– Не по-христиански это, – тихо произнес боец. – Все же, люди…

– Враги это, а не люди!

Стало темнеть. Похоронная команда начала забрасывать яму землей.

– Воздух! – закричал кто-то из «обозников». – Воздух!

Двухтонная бомба угодила прямо в яму, разметав останки убитых. На деревьях повисли оторванные конечности; всюду валялись изуродованные взрывом туловища, облепленные обрывками серого солдатского белья.

И снова, в бессильной злобе, матерясь, на чем свет стоит, «обозники» принялись собирать останки тел. К ночи братская могила дважды убитых выросла на прежнем месте. Собранные трупы немецких солдат сваливали у проруби. Кто-то снимал с них сапоги, кто-то часы, затем тела опускали в черную холодную воду или заталкивали под лед баграми. К утру лед Волхова снова стал чистым, и только пятна крови напоминали о разыгравшейся здесь трагедии.

***

– Товарищ генерал, сейчас я доложу о вашем прибытии командующему фронтом, – произнес темноволосый молодой человек с капитанской шпалой в петлице. – У него заседание. Генерал Мерецков не любит прерываться…

– Ты ничего не путаешь, капитан?! Я – представитель Ставки Верховного Главнокомандования!

Лицо генерала стало багровым от охватившего его негодования. Капитан вскочил с места и вытянулся в струнку. Его левый глаз начал подергиваться.

– Простите, товарищ генерал! Я сейчас, я мигом.

Капитан приоткрыл дверь и исчез за ней. За дверью отчетливо слышался голос армейского комиссара Мехлиса, который давным-давно не признавал ни полутонов, ни полумер.