В тени королевы

Дождь проходит стороной, направляясь к югу. Но ветер завывает все сильнее, и время от времени снова слышится гром. С помощью Эллен Левина закрывает на задвижки все ставни, надеясь, что стекла в окнах уцелеют. Бедная девушка напугана до полусмерти, ей сейчас не заснуть, хотя под такой грохот едва ли кто-нибудь заснет; так что они просто сидят у камина. Эллен жмется к огню, раскачивается взад-вперед и напевает себе под нос детскую песенку.

Левина зажигает свечу, ставит на стол и принимается разбирать почту. На столе лежат горкой письма, требующие ответа, неоплаченные счета и тому подобное. Она почти не трогала почту с тех пор, как Георг уехал в Брюгге, чтобы получить наследство своего отца – а было это почти месяц назад. С трудом припоминается, когда они в последний раз сидели за этим столом вместе. Нежность между ними и вовсе не припомнить; семейная жизнь их нынче холодна, словно заброшенная могила. Левина говорит себе: Георг любит ее за то, что она не такова, как другие жены, что работает и содержит семью, что благодаря ее трудам Теерлинки могут себе позволить застекленные окна. Но понимает, что, верно, может быть и обратное: время, которое она проводит за работой, отнято у мужа и семьи – и что, если для Георга с годами стало невыносимо оставаться на втором месте?

Среди почты Левина находит памфлет, напечатанный пуританами. Они недовольны умеренной позицией королевы, считают, надо продолжать церковные реформы и сильнее прижимать католиков. В былое время Левина с ними бы согласилась, но с годами утратила воинственность, и сейчас довольна и тем, что может исповедовать свою веру, не боясь преследований. Однако памфлет напоминает ей об ужасах, пережитых в царствование прежней королевы, – о тайно переправленных за границу документах и рисунках, о том, как она боялась за свою жизнь. Встает перед глазами страшная картина: отрубленная девичья голова в руках палача… Когда это было? Боже правый, прошло уже семь лет!

На улице слышится страшный треск, и Эллен громко ахает.

– Не бойся, милая, – успокаивает ее Левина. – Должно быть, упала вывеска с таверны – вечно их не закрепляют как следует. Может быть, подогреешь нам пунш? Заодно и отвлечешься.

Служанка встает и ставит кастрюльку на огонь, а Левина возвращается к просмотру бумаг. Почти в самом низу стопки обнаруживает нераспечатанное письмо, адресованное мужу. Что-то в нем возбуждает подозрение: скорее всего, изящный почерк, заставляющий предположить женскую руку. Левина подносит письмо к носу и принюхивается. Нет, никаких духов, вообще ничем особенным не пахнет. Печать смазалась, на ней ничего не разберешь. Левина откладывает письмо и смотрит дальше. Эллен ставит перед ней кружку, от которой валит горячий пар, и Левина просит ее разобрать баночки с красками – тоже, скорее, для того, чтобы отвлечь от грозы за окном. Сама попивает мелкими глотками обжигающий напиток – а мысли ее снова и снова возвращаются к письму. Подозрения не дают ей покоя, и в конце концов любопытство берет над ней верх.

Странно, но письмо написано по-голландски. В первый миг она думает, что это от матери Георга: должно быть, отправила письмо после того, как он выехал в Брюгге, не зная, что он уже в пути. Однако нет, мать не стала бы подписываться: «С вечной любовью, сердцем и душою твоя Лотта». Левина откидывается в кресле и прикрывает глаза: теперь она жалеет, что вскрыла письмо. Лучше бы и дальше не знать об этой Лотте, лучше бы оставаться в блаженном неведении.

Итак, ее муж нашел утешение в другом месте. Быть может, подобного следовало ожидать. Зря она принимала любовь Георга как должное. Интересно, когда все началось? Должно быть, четыре года назад, когда он ездил в Брюгге с сыном, еще в царствование прежней королевы.

«Четыре года скрывал!» – думает Левина, чувствуя, как онемение понемногу уступает место гневу. Теперь-то, задним числом, понятно, почему в последние годы он к ней охладел, отчего в его обращении с ней страсть сменилась сдержанным уважением. Она-то всегда считала, что он ее любит больше, чем она его, а он уже давно любил другую! Теперь Левина бранит себя за то, что столько времени проводила при дворе, что пренебрегала своим браком. Вглядываясь в чувства, видит там долю ревности, долю гнева, немного вины, но прежде всего горькое сожаление, словно лишь теперь, утратив семейное счастье, поняла, как много оно для нее значило. Внутри нарастает пустота, будто умер кто-то близкий, – и ничего больше не сделаешь, остается лишь плакать по покойнику.