В тени королевы

Мы скачем, словно кавалькада разряженных привидений, с легионами стражи и слуг; на нас богатые наряды, а лица закутаны от солнца и пыли – виднеются только глаза. Младшие фрейлины по большей части в восторге от путешествия: мы видим новые места, останавливаемся в незнакомых замках; это значит, что за нами меньше надзора – и больше возможностей завести интрижку. Меня скачка по сельским дорогам в изнурительную жару совсем не радует; чтобы сохранить здравый рассудок, я воображаю себе Бомэнор, озеро и скользящую по водной глади Афродиту. Или, желая отогнать мысли о том, о чем думать бессмысленно, спрягаю в уме латинские глаголы. «Amo, amas, amat, amamus, amatis, amant»

[55]. Посматриваю на Кэтрин – она с безучастным видом едет рядом со мной, молчаливая, как мрамор, с остекленелыми глазами. Я перестала спрашивать совета у Джейн: с таким она не сталкивалась, и ее шепот, доносящийся из могилы, не может подсказать ничего полезного.

В середине июля мы приезжаем в Пирго, дом нашего дядюшки лорда Джона Грея, брата отца. Прибыл сюда и Дадли с целой армией слуг, все в новехоньких зеленых ливреях. Дадли снова купается в королевской милости; загадочная история с его несостоявшимся графством, как видно, забыта. Во дворе все мы спешиваемся и вытряхиваем из юбок дорожную пыль. Я думаю: покойный брат Дадли был женат на нашей покойной сестре, значит, он приходится нам свояком. Может быть, здесь, в некотором смысле среди родни, Кэтрин найдет в себе силы попросить дядю Джона и Дадли о помощи? Это я предлагаю ей шепотом, когда нам показывают дорогу в покои королевы.

– Я боюсь дядю Джона, – отвечает она.

– Да, он человек неласковый, – говорю я. – Но все же нам не чужой. Твое положение уже становится заметно. Недавно я слышала, как Лиззи Мэнсфилд говорила, что ты толстеешь не по дням, а по часам. Китти, тебе нужно кому-то признаться!

За ужином нас сажают рядом с дядюшкой Джоном, и он обходится с нами довольно приветливо: это вселяет в меня надежду. Но появляется королева и приказывает отсадить Кэтрин на другой конец стола, от себя подальше. С того момента ее как будто не существует: дядюшка Джон отлично сообразил, что все значит, и старательно игнорирует племянницу, попавшую в немилость. Он знает, с какой стороны у бутерброда масло. На то, чтобы поразить королеву и ее свиту гостеприимством, он, должно быть, ухлопал половину своего состояния – и теперь не допустит, чтобы его старания пошли прахом. За ужином, почти не прикасаясь к еде, я смотрю, как он с приклеенной улыбкой лебезит перед королевой и Дадли. Пробую привлечь его внимание – но он из кожи вон лезет, чтобы меня не замечать.

После отъезда из Пирго ничего не меняется, кроме живота Кэтрин: он в самом деле стремительно растет. Она не снимает просторное платье, хотя жара стоит невыносимая. В воздухе ни ветерка, и я боюсь, что Кэтрин потеряет сознание и упадет с лошади. Большинство дам по очереди отдыхают в носилках с балдахинами или в новой карете, когда ею не пользуется королева. Сестра, упрямо стиснув зубы, остается в седле. Я, хоть и совсем измучена, тоже от нее не отхожу – и радуюсь, что терпеливый и послушный Лебедь не доставляет мне никаких хлопот.

Субботу и воскресенье мы проводим в Ингестоне, а затем направляемся в Больё близ Челмсфорда, место, смутно мне знакомое по воспоминаниям из раннего детства. Туда мы приезжали в гости к кузине Марии задолго до того, как она стала королевой. Мне вспоминается высокий сводчатый потолок в холле, аромат ладана в часовне, сияющая улыбка maman. Должно быть, то были счастливые времена, но я их почти не помню. Воображаю себе иную жизнь – жизнь, в которой Кэтрин и Хертфорд живут своим домом, и я вместе с ними жду их первенца – и на душе становится щемяще грустно.

К тому времени, как мы выезжаем из Больё, погода становится такой, что путешествуем мы теперь лишь по утрам, а к полудню прячемся куда-нибудь в тень. Все только и говорят, что о невыносимой жаре и о том, что ночью глаз не смыкают. Моя сестра молчит, хотя я знаю, она ночами ворочается без сна – ведь мы спим рядом. В воздухе чувствуется приближение грозы. Однако мы уже проехали Феликс-Холл и Колчестер – животворящей бури все еще нет; и лишь близ Сент-Остина на горизонте появляются тяжелые тучи. Мы едва успеваем спешиться и войти в дом, как наконец разражается гроза с оглушительными раскатами грома, от которых дамы пронзительно визжат. Эхо в ужасе запрыгнула мне на руки, сидит там и дрожит; прочие собаки спрятались за гору сундуков с королевскими пожитками. Кэтрин сидит рядом на полу и старается их успокоить, но, судя по виду, боится не меньше их.