В тени королевы

Не знаю, зачем он говорит то, что мне и без того прекрасно известно?

– Может быть, – продолжает он, – вы найдете возможность заговорить с королевой о праве первородства. Кажется, к этому понятию она относится с большим уважением. – Киз кладет руку на подоконник; моя рука рядом выглядит маленькой, словно у куклы. – Быть может, король Генрих и не называл Марию Шотландскую своей наследницей, – продолжает он, – но все же она относится к старшей ветви семьи.

– Знаю, знаю. – Перед глазами у меня встает огромное генеалогическое древо из Брэдгейта: все его позолоченные ветви и женщины, что висят на ветвях, как спелые плоды, дожидаясь, пока кто-нибудь их сорвет. – Однако Мария Шотландская – не англичанка по рождению, и к тому же католичка. Королеве прекрасно известно, что католичку я поддерживать не стану.

– Этого и не требуется, миледи, – отвечает он, складывая ладони, словно в молитве. – Вы не поддерживаете католичку – вы просто на стороне традиции, божественного права королей, в которое входит и право первородства.

– Но для чего?

– Вы продемонстрируете, что лишены честолюбия. Это пойдет только на пользу вашей сестре… и вам самой.

Наконец я начинаю понимать, к чему он клонит!

– Вряд ли мне представится такая возможность. В последнее время королева на меня и смотреть не хочет, не то что слушать. – Произнося эти слова, я сама чувствую, насколько это безнадежная затея.

– Не торопитесь, миледи, и возможность представится.

– Все может быть, – пожимаю плечами я. – Киз, зачем вы мне помогаете?

– Не хочу, чтобы вы попали в беду, – вот и все, что он мне отвечает.

Но я чувствую, за этими словами кроется что-то еще, особенно когда он добавляет неуклюже:

– Вы… ваша семья… вы не заслуживаете… – Он явно не знает, как закончить, и в конце концов бормочет: – Новых трагедий.

– Трагедий? – повторяю я, выходя из комнаты. – Мы, Греи, к трагедиям привычны.

Надеюсь, это не прозвучало слишком горько. Не хочу, чтобы Киз думал, будто меня ожесточили несчастья.

Кэтрин

Лондонский Тауэр, сентябрь 1561 года

Каждый день приходит Уорнер, его длинноносый помощник следует за ним, как тень; и каждый день я повторяю, что мне нечего им ответить. Это продолжается уже недели три: время я теперь измеряю по увеличению живота. Уорнер, похоже, теряет терпение; помощник у него за спиной фыркает и пыхтит – вот кто с удовольствием вздернул бы меня на дыбу! Но пытать беременную они не посмеют, я уверена. Каждый день приходит и леди Уорнер, однако она только раз попыталась вытянуть из меня правду; больше мы с ней на эту территорию не ступали. Так что я просто сижу с ней и шью или болтаю с Нэн – тоже соблюдая осторожность, хотя Нэн выглядит совсем бесхитростной; или выхожу на парапет и смотрю оттуда, как по реке проплывают суда. Думать о будущем я себе не позволяю. Стараюсь не спрашивать себя и о том, где Хертфорд и что с ним: стоит моим мыслям направиться в эту сторону – быть может, они не смогут вернуться назад.

Но если заглянуть в глубины моей души, в потаенный уголок за всеми страхами – там я знаю, что мой Хертфорд жив и меня не покинул. Я чувствую, что с каждым приливом он ко мне ближе. Он приедет, все разъяснится, и мы станем свободны: вот единственное будущее, о каком я позволяю себе думать.

Время ползет невыносимо медленно – еще и оттого, что здесь совсем нечем заняться. Жаль, я не люблю читать, как Мэри! Попробовала писать стихи, но оказалось, у меня нет поэтического дара. Хорошо, что Уорнер раздобыл для меня лютню: теперь играю и пою вместе с Нэн, голосок у нее тоненький, но довольно приятный.

А однажды утром – таким же как и все прочие утра – стражник по прозвищу Ядро просовывает голову в дверь и протягивает мне букет цветов.

– Цветы? – восклицаю я в притворном изумлении. – Для меня? Что-то вы совсем меня разбаловали! – И одаряю его своей лучшей улыбкой.

С двумя моими тюремщиками я, можно сказать, подружилась: они угощают меня сладостями и порой рассказывают что-то интересное. От них я узнала, что мистрис Сент-Лоу освободили, и она вернулась к семье: от этого известия на сердце стало чуть полегче.

Ядро густо краснеет, оглядывается – не подслушивает ли кто? – а затем, запинаясь, выдавливает из себя:

– Н-нет, миледи, это от вашего мужа.

В голове у меня словно взрывается фейерверк.

– Хертфорд здесь?!

– Здесь, миледи. Его привезли вчера поздно вечером.

– Можно мне с ним увидеться? – шепотом спрашиваю я.

Взяв у него цветы, зарываюсь в них носом, вдыхаю аромат. От волнения по коже у меня бегут мурашки.

– Мне очень жаль, но нет. Уорнер хочет сравнить ваши показания, для этого ему нужно, чтобы вы не смогли их согласовать.

– А где его держат? – спрашиваю я.

Он не отвечает вслух, однако кивает в сторону башни Бошан, ясно видимой за окном.

– Скоро переведут туда. Только я вам ничего не говорил!

Я прикладываю палец к губам, показывая, что рот у меня на замке.

– Если кто-нибудь спросит про цветы, скажите, что они от меня.

Я киваю.

– Но почему… почему вы все это для меня делаете?