В тени королевы

– Должно быть, птички вашего величества необычайно сообразительны, раз научились сами открывать задвижку! – говорю я. Королева непонимающе и мрачно смотрит на меня. – Берут пример со своей достопочтенной хозяйки.

– Вы, леди Мэри, все так же находчивы! – замечает королева, и теперь в ее голосе слышатся нотки одобрения. Мои остроумные реплики всегда радовали Елизавету.

Я вижу пару беглецов под самым потолком, на креплениях гобелена: сидят там и чистят перышки, не ведая, какая суета поднялась из-за них внизу. Никто, кроме меня, их не замечает. По телу проходит нервная дрожь, словно это я сижу там, на карнизе, взирая на королеву и ее фрейлин сверху вниз. А затем – словно меня толкает под руку какой-то мстительный бесенок – бочком пробираюсь к Кэт Астли и шепчу:

– Это Фрэнсис! Я видела, как она выпускала птиц.

Нехорошо? Да, еще бы! Мне должно быть стыдно, но… нет. Не могу я всегда быть «золотой малышкой Мэри».

Из коридора доносится какой-то шум и отвлекает наше внимание от птиц. Входит человек, которого я никогда раньше не видела. Низко кланяется, сняв шляпу и обнажив гладкие черные волосы, блестящие и зализанные назад. Физиономия тоже блестит, словно он и ее смазал маслом. Он что-то шепчет леди Ноллис, та передает его слова королеве, и Елизавета, улыбнувшись, громко говорит:

– Так ведите ее сюда! Мы давно ее ждем!

Незнакомец выскальзывает из зала и почти сразу возвращается, ведя за собой карлицу. Она, судя по всему, очень напугана, взгляд бегает туда-сюда. Чернильно-черные волосы зачесаны назад с высокого квадратного лба и заплетены в косу, доходящую почти до пола. Наконец ее взгляд останавливается на мне – быть может, потому что я здесь единственная одного с ней роста. Я улыбаюсь; она старается ответить тем же, но губы у нее дрожат, и улыбка не выходит.

– Ваше величество, позвольте представить вам Ипполиту Татарскую!

Лиззи Мэнсфилд беззастенчиво пялится на коротышку, а когда та пытается присесть в глубоком реверансе – что нелегко из-за коротеньких ножек – Фрэнсис Мотэс громко фыркает, и между фрейлинами волной расходятся смешки. Ипполита еще и очень странно одета – быть может, так одеваются в Татарии: на ней коротенькая юбочка, из-под нее видны толстенькие ножки, перевитые алыми лентами, прикрепленными к розовым танцевальным туфелькам. Спутник карлицы, кланяясь и сияя улыбкой, снова обращается к королеве:

– Ваше величество, я пробовал научить ее нашему языку, но она не слишком способна к учению… настоящая дикарка…

– Нам говорили, что у нее красивый голос, – перебивает его королева. – Пой!

Мужчина начинает ритмично хлопать в ладоши. Ипполита набирает воздуху в грудь, словно раздувается – и начинает петь песню на своем языке, полном странных гортанных звуков. Музыка будто возвращает карлицу к жизни; по лицу ее расплывается улыбка. И верно, голос у нее чудный: такого я никогда прежде не слыхивала. Все слушают, как завороженные, забыв об ее уродстве, на которое глазели с открытыми ртами всего минуту назад. Даже Фрэнсис Мотэс зажмурилась и с блаженным видом наслаждается пением.

Закончив песню, Ипполита снова делает неуклюжий реверанс. Пауза; затем королева несколько раз хлопает в ладоши, и все мы начинаем аплодировать следом за ней.

– Пусть она сядет рядом с нами, – говорит Елизавета, обращаясь не к Ипполите, а к ее намасленному спутнику, торжествующему свой успех. – Леди Мэри, – поворачивается она ко мне, – садитесь с нами и вы. Пусть она чувствует себя как дома.

Сомневаюсь, что несчастная карлица начнет чувствовать себя как дома, если рядом с ней посадят второе низкорослое существо, к тому же еще и горбатое. Судя по всему, эту несчастную против воли оторвали от семьи и родного дома в далекой стране и привезли сюда, чтобы сделать живой игрушкой королевы. Но, если мое присутствие хоть немного смягчит ее страх (теперь, когда песня окончена, я снова замечаю, что у карлицы дрожат руки и губы) – буду счастлива помочь. Кроме того, оказавшись рядом с королевой, быть может, я смогу с ней поговорить.

Я сажусь рядом с Ипполитой, глупо улыбаясь; не очень понимаю, как с ней общаться.

– Вы чудесно пели! – говорю я.

Она склоняет голову набок и пожимает плечами: ясно, что не поняла ни слова. А потом, словно ребенок, подхватывает свободный конец пояса королевы и начинает перебирать висящие на нем безделушки: веер, украшенный драгоценностями, крохотный молитвенник, миниатюрный портрет Дадли.

Весь зал затаил дыхание; придворные гадают, как ответит Елизавета на дерзкую выходку карлицы, посмевшей коснуться королевского одеяния. Пока никто не понимает, какую роль будет играть Ипполита при дворе. Кто она – шутиха (тогда подобное поведение допустимо), просто диковинка? Или, может быть, Елизавета назначит ее своей фрейлиной? Представляю, что будет тогда с прочими фрейлинами! Почему бы и нет – у себя на родине она вполне могла быть принцессой…

Елизавета смеется, щекочет Ипполиту под подбородком и говорит:

– Ты не единственная, кто мечтает завладеть нашими драгоценностями! – и вдруг, обернувшись ко мне и пронзив взглядом, спрашивает: – Не так ли, Мэри?