– Еще несколько месяцев назад, – отвечает тот. – И мы бы все свалили, если бы было куда!
– А мой муж? Он не заболел? И моя сестра? Где она, при дворе?
Няня, проходя мимо с корзиной белья, смотрит на меня с подозрением, словно на сумасшедшую.
– Даже если бы я знал, не имел бы права сообщать новости о ваших родственниках.
Он хлопает дверью мне в лицо; я снова остаюсь одна. Стараюсь себя урезонить. Если бы моя сестра или муж скончались, разумеется, мне бы сообщили. Однако голова идет кругом; я чувствую, что и надо мной, и над сыновьями нависла опасность. Мать должна защищать детей – а я своих защитить не могу. Мы заперты здесь, нам негде укрыться, и мусорщик уже заболел чумой. Кто следующий – кто-нибудь из служанок, из стражи, из моих детей? Или, может быть, лучше, чтобы всех нас троих унесла чума… но как же Хертфорд?
Говорят, нет хуже смерти, чем от чумы. Воображение мне больше не подчиняется; перед глазами встают картины страданий мужа, умирающего в муках в каком-то сыром подземелье. Становится трудно дышать, ужас растет и разгорается во мне, как пожар. Распахнув окно, я высовываюсь наружу и полной грудью вдыхаю воздух, надеясь прийти в себя и успокоиться. Но это не помогает. Тогда я кричу – нет, не так, во мне словно кричит кто-то другой:
– Хертфорд! Мой Хертфорд! Мой Хертфорд! Любовь моя!
Бош думает, что это игра; он подхватывает: «Папа, папа, папа!» – и заливисто хохочет. А я смотрю на сына и представляю, как возьму его за ручку и вместе с ним выпрыгну в окно. Тогда мы полетим – над речной гладью, над гладью каменных плит.
– Миледи! – слышится за спиной голос стражника.
Я все кричу, кричу, срывая голос, и не могу остановиться. Он берет меня за руку и отводит от окна; я пытаюсь вырваться, хоть и понимаю, что это бесполезно.
– Миледи, к вам комендант крепости.
– Уорнер? – спрашиваю я; сквозь ужас просачивается лучик надежды.
– Нет, не Уорнер.
Да, разумеется. Уорнера здесь больше нет.
Комендант уже стоит на пороге; за спиной у него переминается какая-то женщина. Я крепко сжимаю потную ладошку Боша.
– Вас приказано перевести, – объявляет он, даже не потрудившись поздороваться.
– Куда?
В голове у меня проносятся все возможные варианты. В подземелье? В другое помещение, похожее на это? Куда-нибудь в глушь под надзор? Вернуть ко двору? – нет, тогда он сказал бы не «перевести», а «освободить»…
– Не могу вам сказать, миледи. Но прошу собрать вещи и быть готовой к выезду через час. Младенец поедет с вами, а старший мальчик с отцом.
– Так Хертфорд жив? – восклицаю я.
– Разумеется, с чего бы ему умирать? – отвечает комендант.
Должно быть, я и вправду схожу с ума; ведь успела поверить в его смерть, словно видела ее собственными глазами. Итак, с Хертфордом все хорошо; но даже передохнуть мне не удается, тут же подступает новая беда – у меня забирают Боша! Незнакомая женщина уже берет его за руку и ведет к дверям.
– Не-е-е-ет! – кричу я, вцепившись в его рукав.
– Мама! – со страхом в голосе и на детском личике восклицает он. – Мама, пойдем!
Комендант оттаскивает меня, крепко держит одной рукой, а другой захлопывает дверь. Я слышу, как отчаянно вопящего Боша несут по лестнице вниз – и каждый крик сына оставляет в душе незаживающую рану. Я падаю на пол и корчусь в рыданиях, раздавленная неподъемной потерей, чувствуя, что лишилась последнего, что давало мне силы жить.
– Мне очень жаль, миледи, – говорит комендант. – Но таков приказ королевы.
Мэри
Замок Виндзор, август 1563 года
В спальне кромешный мрак, но я слышу, как королева ворочается с боку на бок. Из-за чумы при дворе разброд, и в последнее время Елизавета часто приказывает ночевать у нее в спальне – обязанность, от которой я совсем не в восторге. Вообще в последние месяцы она проявляет ко мне странную приязнь. Может быть, пытается загладить то, что сделала с моей сестрой? В любом случае мне это совсем не по душе, но выбора нет: приходится принимать знаки ее внимания и проводить нескончаемые ночи в королевской спальне. Правда, это дало возможность попросить за Кэтрин: когда в Лондоне началась чума, я умолила перевести ее в более безопасное место. Трудно поверить, но королева так и сделала. Сейчас Кэтрин на пути в Пирго, где, безусловно, лучше, чем в Тауэре. Правда, мне хорошо помнится, как обращался с ней дядюшка Джон, когда мы в последний раз там были – в то кошмарное лето ее беременности. Надеюсь, теперь он найдет в себе хоть каплю сочувствия к опальной племяннице.