– Ем, – отвечаю я тихо, опустив глаза и думая о ломтях хлеба, припрятанных в спальне. Это единственное, что я могу вкушать, не наполняясь грехом.
– Слишком мало, – отвечает он и начинает ходить взад-вперед по комнате. – Послушай, я не позволяю оставлять сына у тебя только для того, чтобы ты ела. Не хочу, чтобы ты заморила себя голодом.
Наверное, и правда не хочет. Однако на это я тоже не отвечаю.
Еще некоторое время мы сидим в молчании, а потом он говорит:
– От королевы ответа не было.
Значит, она меня не прощает. Конечно, и никогда не простит. Но у дяди Джона на лице написано: он боится сам попасть в опалу, если королева решит, что он не сумел склонить меня к покаянию. Неудивительно: перед ним сидит живой пример того, что бывает с теми, кто разозлил монархиню.
– Напиши Хертфорду, – говорит он. – Только один раз. Я позабочусь, чтобы письмо дошло. – Голос его немного смягчается. Он указывает мне на стол у окна, с бумагой и чернилами. – Пиши, я оставлю тебя одну.
Выглядываю в окно. Там по парку гуляет олень, а вдалеке серебряным шиллингом блестит озеро. Думаю о сестре – где-то она сейчас? Потом о муже, который теперь у матери. Герцогиня всегда меня терпеть не могла. Как там мой драгоценный Бош? Бегает сейчас по коридорам Хэнворта – коридорам из моего прошлого; а над ним незримо витает милая тень Джуно… Но вообразить себе Боша в этом месте у меня не получается, не удается представить его и в жестких руках герцогини. Я начинаю писать. Хоть и казалось, что я растеряла все слова, теперь они льются из-под пера легко и свободно:
Я достаю платок и вытираю слезы, чтобы они не капали на страницу. Ни к чему ему знать, что я плачу.
Левина
Ладгейт, сентябрь 1564 года
Целый год миновал, а город только начинает оправляться от чумы. На улицах по-прежнему толпы чумазых сирот: тянут к прохожим сложенные лодочкой ладони в надежде, что какая-нибудь добрая душа бросит им монетку или кусок хлеба. В Чипсайде все еще закрыта добрая половина лавок: ни ювелиров, ни торговцев сукном теперь не сыщешь. Умер купец, у которого Левина покупала краски, – чума унесла всю семью; умер торговец пергаментом, и вдова тщетно пытается восстановить его дело. Но рынок в Смитфилде снова процветает, пусть там и не видно многих знакомых лиц.
Левина останавливается у рыбного лотка, оглядывает богатый ассортимент товара, разложенного на козлах, выбирает пару штук жирной серебристой форели, коробку устриц, и еще просит продавца бросить ей в корзину пару пригоршней мелкой сельди. Отсчитав монеты, передает их продавцу, говорит, чтобы сдачу оставил себе, и переходит к лотку с птицей. Обычно провизию в дом закупает служанка, но сегодня Левина хочет приготовить что-нибудь особенное – для Георга, который возвращается домой.
Месяц назад он прислал ей письмо с просьбой о прощении. «
За последние три года у нее было достаточно времени для размышлений. Теперь она могла выбирать, прожить ли остаток жизни в одиночестве и тоске, кляня судьбу, или простить Георга и отпраздновать его возвращение. Левина выбрала последнее: жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на обиды.
По ее вычислениям, корабль должен пристать к берегу сегодня вскоре после полудня. Нагруженная покупками, она радостно спешит домой. Служанка Эллен встречает ее у задней двери.
– К вам кто-то пришел, – сообщает она, кивнув в сторону гостиной. – Из дворца.
У Левины падает сердце. Из дворца? Хороших новостей оттуда не бывает.
– Кто?
– Не знаю, я его раньше не видела.
– А имя не спросила?