В тени королевы

Она замолкает, и Левина мысленно договаривает за нее: «После освобождения».

– А Хертфорд все еще в Вулфхоле? – спрашивает Мэри.

– Скорее всего, да. Он больше не под стражей, но ведет самую тихую жизнь и при дворе больше не появляется.

– Выходит, он в самом деле ее любил, – говорит Мэри.

– Выходит, что так, – отвечает Левина.

– Были ли в этой истории какие-то скрытые мотивы или тайный кукловод – должно быть, мы не узнаем никогда. А что с мальчиками? Они все еще в Хэнворте со своей бабкой?

– Говорят, что да.

– Хотела бы я знать… – Мэри долго молчит, и по лицу ее ничего не прочтешь, а потом переводит разговор на другое: – Ты говорила, что нашла для меня подходящий дом.

– Да, в приходе Святого Ботольфа в Олдгейте.

– Собственный дом… – Мэри снова улыбается. – И так близко к тебе. Знаешь, Ви́на, это единственное, чего я всегда хотела: жить спокойной, простой жизнью. – Должно быть, вспомнив о Кизе, добавляет тихо, словно обращаясь к самой себе: – Еще – узнать, что такое любовь.

Их снова окутывает молчание; а потом Мэри говорит:

– Расскажи мне о своем сыне.

– О Маркусе? Он вернулся в Лондон с женой. У них малыш.

– Так ты стала бабушкой? Почему же не сказала?

– Вот сейчас и говорю. – Обе женщины смеются.

– Славный мальчуган! – добавляет Левина, вспоминая его пухлые ручки и ножки с перетяжками и младенческое кряхтение.

Потом переходят к тому, как Мэри будет жить дальше. Левина описывает дом, который подобрала для нее:

– Зал просторный, вместительный, отделан панелями в «льняную складку», из окна видна церковь…

– Ви́на, я ведь довольно стеснена в средствах, – замечает Мэри. – Королева держит меня на голодном пайке. Она так и не вернула мне доходы от имений матери. Хотя на одну служанку хватит.

– Дом невелик, но тебе там будет удобно, и мы сможем часто видеться. В последнее время я почти не бываю при дворе, – говорит Левина. – Кстати, помнишь того мальчика, Хиллиарда? Его миниатюры сейчас в большом ходу.

– Конечно, помню. Он нарисовал копию с этого, – и Мэри достает из складок платья портрет Кэтрин с малышом на руках. – У него был настоящий талант.

– И страсть к новой вере – а вот здравого смысла недоставало. – Тут Левина останавливается, гадая, помнит ли Мэри ту пощечину, за которую ей стыдно до сих пор. – Как портретист он хорош, лучше, чем я, – говорит она, потом добавляет, невесело улыбнувшись: – Его запомнят, а меня… может быть, и нет. Знаешь, с возрастом начинаешь трезво себя оценивать.

– Это правда. А королева продолжает избавляться от своих родственников.

Мэри имеет в виду Норфолка, казненного нынче утром по обвинению в заговоре, – он будто бы пытался тайно вступить в брак с королевой Шотландии. Сама Мария Шотландская теперь пленница Елизаветы, ее прежний муж Дарнли – еще один королевский кузен – тоже в могиле.

– Помню, maman сказала однажды о прежней королеве, что власть развращает. Я много об этом думала – мне кажется, развращает не сама власть, а страх ее потерять. – Помолчав, Мэри добавляет со вздохом: – В конце концов, Мария и Елизавета Тюдор были когда-то девочками. Они не так уж отличались от моих сестер, да и от любых девочек, коль уж на то пошло. Их изменил страх.

В тот же миг Левина ощущает, что должна исповедаться и сбросить груз вины, тяготящий ее вот уже семь лет.

– Мэри, я должна тебе признаться… – начинает она.

– Признаться? В чем? – спрашивает Мэри.

– Я подала Кизу идею жениться на тебе. Я во всем виновата, Мэри. В твоем несчастье. Сам он никогда не решился бы, если бы не…

– Нет, Ви́на. Это вовсе не несчастье!

– Но…

– Ви́на, я не хочу, чтобы ты казнила себя! Я все же узнала, что такое счастье – благодаря тебе. – Мэри легко касается ее руки. – Знаешь, в жизни важна не продолжительность, а глубина. Мой брак продлился две недели, жизнь Джейн окончилась в семнадцать лет; но воспоминания о них не меркнут.

Как уже не раз случалось, Левину поражает глубина и сила этой мысли. Ей кажется: как художник вглядывается в свою натуру, пытаясь за случайными внешними чертами разглядеть и понять ее суть – так же Мэри вглядывается в жизнь.

– Ах да, – говорит вдруг Левина, – я и забыла. У меня есть кое-что для тебя.

И, порывшись в рабочей сумке, стоящей у ее ног, достает оттуда свернутые листы бумаги.

Мэри развязывает бечевку, которой они скреплены, и разворачивает листы. Перед ней рисунки, сделанные много лет назад. Портрет Фрэнсис. Несколько портретов Кэтрин: вот она улыбается своей неотразимой улыбкой, вот смеется, вот дуется (и как очаровательно дуется!), вот о чем-то шепчется с Джуно.

Мэри перебирает их, подолгу останавливаясь на каждом, и в конце стопки находит портрет Джейн. Несколько скупых линий, скорее, набросок – но это она: то же стоическое спокойствие, та же улыбка в уголках рта, тот же глубокий взгляд.

– Ви́на, ты была свидетельницей нашей жизни, со всеми ее радостями и печалями. Должно быть, в этом и заключена роль художника. Пожалуй, раньше я по-настоящему не понимала, как ценны… как важно сохранять мгновения. – Она снова смотрит на портрет старшей сестры. – Можно мне оставить его у себя?