Разумеется, бледнолицые ни в оборотней, ни в привидения не верили, считали их игрой воображения или, в крайнем случае, следствием гипноза, которым владели индейские маги. Тем не менее, сверхъестественные способности индейцев их пугали, и власти под страхом тюремного заключения запретили краснокожим отправлять религиозные ритуалы. Колдуны и без того занимались своим делом в тайне и под покровом ночи, так что новые законы ударили в первую очередь по шаманам. Но, разумеется, они не прекратили своего служения духам и людям, вот только делали это теперь не так открыто. Большинство индейцев жило в отведенных для них резервациях, где бледнолицые были персонами нон-грата. Так что следить за шаманами там было некому. А если среди своих находился предатель, который доносил властям, его либо изгоняли из племени, либо очень скоро находили мертвым с отрезанным языком.
Справедливости ради надо сказать, что за исполнением антишаманского закона следили не очень-то ревностно. Некоторые бледнолицые все-таки верили в индейское ведовство и в особенно сложных случаях, когда им не помогали их белые доктора, обращались к шаманам напрямую. Обычно, если была возможность помочь, шаманы не отказывали бледнолицым, хотя и брались далеко не за все болезни – некоторые хвори белых людей были индейцам не по силам.
Среди колдунов отдельную касту составляли заклинатели. Это были могучие маги, которым покровительствовали особенно мощные и злобные духи. Наиболее сильным заклинателям не нужно было касаться жертвы, видеть ее, им не нужны были даже ее волосы или одежда. Они просто четыре раза произносили заклятие, в котором всякий раз упоминалось имя жертвы. Это была наиболее безопасная для колдуна, но наименее действенная форма магии. Простые навахо считали, что одними заклинаниями, без использования чего-то, что принадлежало жертве, человека убить нельзя. Заклинатели могут наградить врага тяжелой болезнью, но убить не смогут. Впрочем, были и те, кто считал, что вполне можно убить и одними заклинаниями, без всяких предметов. Сами заклинатели по понятным причинам в этот спор не вмешивались.
Ганцзалину было бы любопытно узнать, что для усиления заклятия колдуны использовали число четыре: незаметно обходили четыре раза вокруг будущей жертвы или ее жилища, или просто клали четыре куска дерева вокруг ее дома – по четырем концам света. Все дело в том, что в китайской культуре число четыре ассоциировалось со смертью. Иностранцами объяснялось это довольно просто: и слово «четыре», и слово «смерть» звучало по-китайски одинаково – сы. Так что подобие, по мнению иностранцев, тут было чисто звуковое. Однако в индейских наречиях слова «смерть» и «четверка» не совпадали – почему же здесь четыре тоже считалось роковым числом?
Обо всем этом и о многом другом мог рассказать Лунный Волк, но, как и всякий колдун, хранил молчание. Сейчас его тревожил вопрос: что делать дальше с пришельцами? Поначалу он думал, что эти трое – из числа жадных золотоискателей, после прихода которых власти в очередной раз предлагают индейцам продать их землю за сущие гроши, а если те не соглашаются, безжалостно убивают. Резервации, в которых сейчас жили юта и навахо, не слишком-то устраивали их племена, но это все же было лучше, чем оказаться в пустыне, где почти нет воды, а из растений выживают только колючки и кактусы.
Лунный Волк придерживался простой и действенной стратегии – если появился враг, его надо убить. Все разговоры Бегущей Пумы о том, что с бледнолицыми надо обращаться милосердно, хотя бы потому, что правительство может покарать за их смерть, он пропускал мимо ушей. Но, впрочем, для успокоения молодого вождя он делал вид, что соглашается с ним, а сам все-таки уничтожал заблудившихся в горах чужаков, используя для этого свои знания и силу, данную ему духом-покровителем. Поскольку дело происходило в горах, где нет ни людей, ни шаманов, и где колдуна некому схватить за руку, Лунный Волк даже не пользовался колдовством, просто очень хитро подбрасывал чужакам быстродействующий и мучительный яд – пусть юта думают, что так работает проклятие навахо.